Шли годы, новизна отношений в браке прошла, однако Бармин продолжал трепетно относиться к жене и дочке на зависть соседским сплетницам из мидовского кооператива. Карьера, забуксовавшая было из-за его "моральной неустойчивости", по прошествии нескольких лет резко пошла в гору. И все же ближе к шестидесяти Бармин почувствовал, что уже не бежит вперед, обгоняя соперников, а плетется по кругу, как старая лошадь, привязанная к корде на плацу. Ничто его не радовало и не удивляло. И все же спокойная и обеспеченная жизнь Бармина в его «третьем возрасте» вполне устраивала. Что еще надо человеку, чтобы спокойно встретить старость?

Счастье, увы, не бывает вечным даже у мидовских ответственных работников. Жена Иннокентия стремительно сгорела от рака, дочка выросла, вышла замуж за француза и покинула Россию. Бармину стало тошно жить одному на свете. Впервые в жизни он почувствовал себя одиноким и заброшенным стариком.

Внезапно в их элитном министерстве грянули революционные перемены, сверху был спущен указ об омоложении ответственных сотрудников, и Бармина с почетом проводили на пенсию. Вначале он ощутил пустоту, однако через некоторое время испытал неожиданное облегчение. Он давно уже чувствовал усталость, накопившуюся от необходимости выполнять чужие, порой не слишком умные распоряжения. За десятилетия Иннокентию все в родном министерстве порядком осточертело — и скучные циркуляры, и подловатые люди, и даже казенные стены. Пожалуй, впервые за свою длинную жизнь Бармин почувствовал себя свободным. Еще недавно слово "свобода" было для него абстрактным понятием, никак не применимым к регламентированной чиновничьей жизни. И лишь теперь, выйдя на пенсию, Иннокентий понял, что отныне не зависит ни от мнения мидовского начальства, ни от сплетен соседок, и вообще пенсионер Бармин может теперь говорить все, даже невозможную прежде оппозиционную «крамолу».

Вначале Иннокентий Михайлович наслаждался тем, что отныне может спать по утрам, сколько захочет, гулять в парке хоть три часа и ходить в кино на дневные сеансы, но вскоре заскучал. Все-таки безделье мужчинам, даже пожилым, противопоказано. Болезни, на которые прежде было недосуг обращать внимание, стали давать о себе знать. Да и пенсия, хоть и повышенная (все же Бармин был ответственным работником), не позволяла так же широко шагать по жизни, как прежде.

Все изменилось буквально в один день, когда Иннокентий встретил возле торгового центра приятеля школьных лет, на долгие годы выпавшего из его поля зрения. Внешность однокашника Андрюхи Корецкого разительно отличалась от облика прежних коллег Бармина. Невысокого роста, кряжистый, сутулый, с одутловатым лицом, он выглядел как типичный житель столичного предместья. Разумеется, не Рублевки или новой Риги, а каких-нибудь Люберец или Химок. Корецкий был похож на тех в меру пьющих работяг, что проводят жизнь в своем околотке и выбираются в столицу только по самой неотложной надобности. Одет Андрей был не так, как одевались мидовские коллеги Бармина. На нем был затрепанный коричневый свитер из синтетики и дешевые китайские джинсы. В общем, типичный пассажир подмосковной электрички. Кроссовки у него на ногах были изрядно потрепаны и тоже, вероятно, куплены на рынке где-нибудь за окружной. Короче говоря, Андрей Корецкий выглядел лет на десять старше своего школьного приятеля Кеши Бармина, однако вкуса к жизни в отличие от однокашника не утратил.

Слово за слово, и неожиданно выяснилось, что однокашник Иннокентия живет в прекрасном доме в районе Патриарших прудов, ездит на "Вольво", а выходные проводит на даче в поселке Ильинское. То бишь, на скандально известном Рублевском шоссе, где обосновались московские нувориши. Неожиданно оказалось, что по части материальных благ этот невзрачный Корецкий в потрепанной одежонке и стоптанной обувке уверенно обошел успешного дипломата в отставке.