Приятели чокнулись уже наполовину опустошенными кружками и вновь заговорили о футболе, о городских новостях и о других вещах, далеких от профессиональных интересов следователя Васильева.

Иннокентию пришлось раскошелиться на платные анализы и исследования в кардиологической клинике, чтобы ускорить подготовку к операции. Через неделю его положили в отделение к прославленному профессору Рустаму Ренатову, а уже через три дня была назначена операция. Подобная скорость очень обрадовала Бармина. Иннокентий, сообщил Корецкому, что ложится на операцию, однако предупредил, что потом у него будет очень длинный восстановительный период. Мол, пускай шеф касательно проекта «Монеты» на него не рассчитывает. Корецкий, разумеется, этой новости не обрадовался, но все-таки взял себя в руки и сухо пожелал однокашнику скорейшего выздоровления. Иннокентий предупредил работодателя, что в их отделение пускают только близких родственников, поэтому, дескать, навещать его не надо. Да шеф особенно и не рвался. Вскоре Иннокентий полностью ушел в свои мысли и страхи по поводу предстоящей операции, и его отношения с Корецким, а также китайский проект антиквара постепенно отошли на второй план.

В тот вечер он родился во второй раз. Иннокентий услышал сквозь дрему бодрые слова врача:

— Просыпайтесь, Иннокентий Михайлович! Все уже позади.

Бармин открыл глаза и увидел над собой белый потолок палаты.

— Все в порядке, вы уже в реанимации, — сообщил ему Омар Омарыч неестественно веселым голосом, — еще сутки — и вы, Иннокентий Михайлович, окончательно восстановитесь. Тогда мы переведем вас в обычную палату и начнем потихоньку готовить к выписке.

Это радостное, казалось бы, известие Бармина отнюдь не воодушевило:

«Готовить к выписке… Я-то рассчитывал пробыть здесь, как минимум, месяц. Этим врачам лишь бы выпихнуть человека на улицу. Везде одна халтура. Я-то надеялся, что после столь серьезной операции на открытом сердце пробуду здесь хотя бы месяц, а Корецкий тем временем меня слегка подзабудет и найдет себе другого козла отпущения».

Омар Омарыч приветливо дотронулся до его привязанной руки и вышел из палаты. Стало непривычно тихо. Было слышно, как щелкают приборы и гудит кондиционер

Иннокентий рухнул в тяжелый сон. Проснулся он от шумной возни около его койки и громкого крика:

— Вы кто? Что вы делаете? Пойдите вон! Сейчас я позову охрану!

Визгливый тенорок призывал кого-то к порядку и отпихивал этого «кого-то» от койки Бармина.

Послышался шум борьбы, затем раздался стук каблучков за дверью, и чей-то белый халат, мелькнув у лица Бармина, рванул прочь.

— Прикинь, Муха, тут какой-то псих только что ошивался. — сообщил тенорок неизвестной собеседнице. — Причем он около этого дедушки конкретно шарился. Вон, взгляни, даже руку ему оцарапал чем-то острым. Я его, конечно, погнал сс…ными тряпками, но охрану вызвать не успел, и этот мерзавец смылся. В общем, ты, Муха, того, будь поосторожней. Если что, я морду этого типа хорошо запомнил. Он так зыркнул на меня своими маленькими глазками, что мне не по себе сделалось. Хотя ты знаешь, я не из пугливых.

— Ладно, Костян, насчет меня не парься, я с любым разберусь, — проговорила неизвестная дама низким грудным голосом. Похоже, это и была «Муха».

— Вы в порядке, Иннокентий Михайлович? — спросила она у Бармина, прочитав его имя-отчество на спинке кровати. Пациент не видел лица говорящей, однако ее бархатный голос заворожил старика. Он с готовностью промычал в дыхательную трубку что-то невнятное и попытался кивнуть.

Дама отошла в другой угол палаты и заговорила шепотом, но Иннокентий смог расслышать каждое ее слово:

— Слышь, Костян, наверное, что-то есть в нашем дедуле, если тот тип так сильно хотел утащить его отсюда.