Он пожал Кулешову руку, зачем-то потрогал свои фатовские усики, будто проверяя, не отклеились ли они ненароком, сунул под кофейное блюдце крупную купюру и удалился, на ходу опуская на переносицу темные солнцезащитные очки. Через минуту снаружи с треском завелся и сразу же густо, злобно взревел мощный мотоциклетный мотор. Под аккомпанемент этого заглушающего тихую струнную музыку рева рассеянно ковыряя вилкой гарнир, Сергей Аркадьевич пытался и все никак не мог понять, что все это значило, и кто кого, в конечном итоге, подцепил на крючок.

На придвинутом к крошечному подслеповатому окошку старом обеденном столе, игравшем роль письменного, горела настольная лампа. Лампочка была яркая, галогенная, но змеиную головку офисной лампы опустили так, что она освещала только клавиатуру, и в помещении царил уютный желтоватый сумрак. Убедившись, что занавески на окне плотно задернуты, Анатолий Степанович Мордвинов присел на вертящийся офисный стул – деталь меблировки, приобрести которую считает своим долгом едва ли не каждый, кто впервые покупает себе компьютер.

На мониторе застыла статичная картинка – изрытое воронками, утыканное покосившимися столбами смятого проволочного заграждения, затянутое черным дымом неровное поле, а в центре экрана – перечеркнутая паутинными линиями прицела «тридцатьчетверка». Очертания танка едва просматривались сквозь дым и пламя разрыва; снаряд угодил под основание башни, и та уже начала отделяться от корпуса, когда пользователь остановил игру.

Справившись с искушением посмотреть, как далеко она отлетит, Анатолий Степанович отыскал на интерфейсе нужную кнопку и вышел из игры. Бегло просмотрев содержимое жесткого диска, он без труда отыскал папку, озаглавленную «Poetry» – «Поэзия». Три или четыре невнимательно, наискосок прочитанных стихотворения не только убедили его в том, что автор – законченный и вдобавок бездарный графоман, но и дали общее представление о стиле. Откинувшись на спинку стула, Мордвинов на минуту задумался. Потом щелкнул кнопкой мыши, войдя в текстовый редактор; руки в медицинских латексных перчатках легли на клавиатуру, и ничего не забывшие пальцы бойко забегали по клавишам, заставляя их негромко, мягко стрекотать.

О, вы, живущие без веры!

Во сне пугают вас химеры,

А я химеру породил!

Снова подавшись вперед, он нажатием клавиши ввода открыл абзац и продолжил писать уже в прозе. «С Павлом Трофимовичем Ерошкиным я познакомился в конце прошлой весны, когда привозил своих учеников на экскурсию в самостоятельно организованный им музей военной техники. Все экспонаты этого музея Ерошкин изготовил собственноручно из подобранного везде, где только можно, металлического лома. Затея глупая, бессмысленная, с какой стороны ни глянь, а манера Павла Трофимовича разъезжать по деревне на самодельной и, спора нет, довольно убедительно выполненной копии немецкого танка и вовсе заставляла усомниться в его вменяемости. Однако собеседником он оказался интересным; мы разговорились, и почти сразу выяснилось, что наши взгляды на историю государства российского и его нынешние реалии во многом совпадают».

Негромко скрипнула ведущая в сени дверь. Обернувшись через плечо, Анатолий Степанович увидел, как в комнату, пригнув голову в низком дверном проеме, вошел Белый. В руке у Белого был старый, вылинявший почти добела солдатский вещмешок, в народе именуемый «сидором». Мешок был полупустой, но даже с виду казался тяжелым. Мордвинов кивнул, и Белый, присев на корточки и откинув край свисающего с кровати покрывала, стал возиться там, передвигая какие-то сумки и чемоданы.

«Мы стали довольно часто встречаться, стараясь не особенно это афишировать, – почти не задумываясь, продолжал строчить Анатолий Степанович. – Ответ на вопрос «почему?» мне представляется очевидным.