– А чего я там не видел? – вставил Мордвинов, продолжая поочередно разглядывать свои обтянутые тонкой перчаточной кожей ладони. – Не хватало еще, чтобы они меня превратили в растение!

– Для тебя это было бы лучше, – сказал ему Пагава. – Очень скоро ты станешь удобрением для растений, придурок!

– Это еще неизвестно, кто тут придурок, – заявил Анатолий Степанович, по-прежнему любуясь своими перчатками. – В Нижнем Тагиле меня до сих пор ищут, обшаривают деревни, лесные заимки и расширительные камеры теплотрасс. А я живу под Москвой, имею ответственную, интересную работу и великолепную зарплату – как говорится, кум королю и сват министру. Более того, вскоре меня ждет серьезное повышение, а вас двоих… – Он скрестил перед глазами указательные и средние пальцы рук, изобразив тюремную решетку, и добавил, обращаясь персонально к Кулешову: – Особенно тебя. Потому что самый большой придурок здесь – ты.

– Что?! Ты что себе…

Сергей Аркадьевич, сжав кулаки, шагнул от окна к столу. Мордвинов и бровью не повел в его сторону, а Пагава остановил, придержав за локоть.

– Прости, Сережа, но в чем-то он прав. Не понимаю, как ты мог пригреть у себя на груди эту змею. Ведь у него наверняка даже паспорта нет, недаром же он здесь поселился! Тут, за забором, никто не поинтересуется его регистрацией. Никто, кроме тебя, Сергей. А тебе, я вижу, это даже в голову не пришло. Почему, а?

– Потому что я был полезен, – вместо Кулешова ответил Мордвинов. – Полезен и удобен. Фактически, это место обустроил я, и благодаря мне оно до сих пор существует и работает, как часы. Ты думаешь, – снова обернулся он к Кулешову, – все держится только на твоих ворованных деньгах? Да черта с два! Знал бы ты, сколько трупов зарыто на этих гектарах – ночей бы не спал, поседел от страха! Но ты ничего не знал – жил себе припеваючи, корчил из себя шишку на ровном месте. Должность и полигон тебе подарила жена, танки, которые ты даже не украл, а просто распорядился украсть, за тебя продавал Пагава, а ты только и делал, что жрал коньяк и развлекался своими игрушками, которые для тебя собирал и реставрировал я. И грязные делишки, без которых такой образ жизни просто невозможен, за тебя тоже делал я. А ты знать ничего не хотел, делал вид, что так и надо, так и должно быть. Конечно, кто же станет спрашивать регистрацию у доброго волшебника, без которого, как без рук! За все на свете приходится платить, Сергей Аркадьевич. В том числе – да нет, особенно – и за излишества. А разве собственный добрый волшебник – не излишество?

– Что за чушь? О чем он?! – обращаясь к Пагаве, жалобно взмолился Кулешов.

– О том, что пришло твое время платить по счетам, – сказал Мордвинов. – Это, как правило, неприятно, но ничего не поделаешь: процесс пошел, и остановить его не сможет уже никто. И я не смог бы, даже если бы вдруг очень захотел.

Откуда-то, подтверждая его слова, вдруг донесся приглушенный расстоянием, до боли знакомый звук – гулкий, хлесткий удар выстрела из танкового орудия. Вслед за ним послышался глухой грохот разрыва, а после паузы, достаточной для того, чтобы перезарядить орудие, этот парный звук повторился.

Кулешов машинально посмотрел на часы.

– Это еще что? – изумился он.