|
Белые фигуры магов воздуха тотчас окружили его, взяв в защитное кольцо. Фигуры же огня, земли и воды, выпустив в Шурасино издали несколько стрел, уколов которых он даже не ощутил, разбрелись по Облачной Лаборатории, продолжая войну и мародёрствуя. Так, маги воды с большими потерями взяли приступом сброшенную туфлю Шурасино, в которой уже засели маги Арапса, а маги огня неожиданной вылазкой, пустив вперёд драконов, захватили блюдо с горохом. Шурасино, застигнутый коварной руной, делал то единственное, чего сейчас делать было никак нельзя – СПАЛ. Спал и видел в сонном мороке, что к нему подбирается некто, лишённый физической сущности, чьё астральное тело подобно склизкому кокону, сплетённому из четырёх потоков энергии, внутри которого копошится нечто . Кокон втянул в себя Шурасино, и он, слившийся с чем–то, опутанный с ним едиными венами и артериями, ощутил, что не может вырваться. А кокон уже стягивался, и вместе с ним сжималось и сокращалось собственное «я» юного магистра. «Я БЫЛ ОБМАНУТ. ТЫ МОЁ ОРУДИЕ. ТЫ ПОМОЖЕШЬ МНЕ ОТОМСТИТЬ», – услышал он голос, пульсирующий в его висках тупой болью. – Нет! «ДА, ШУРАСИНО, ДА! ИЛИ Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ. МНЕ НИЧЕГО НЕ СТОИТ ЭТО СДЕЛАТЬ». От его личности осталось не больше, чем одна крошечная мерцающая искорка, состоящая только из «Я», которое даже не понимает, кто и что оно такое, не знает имени, не имеет памяти, а лишь понимает, что оно «Я», существующее отдельно от остального мира, некая самостоятельная его часть, непонятно где, почему и с какой целью возникшая. «Я – это я… Я – это я! Я! Я!» – повторял Шурасино. «ТЫ – ОДИН ИЗ ШЕСТИ ПРИЗВАННЫХ!» «Нет, я – это я!»– крикнул Шурасино что было сил, крикнул мысленно, потому что не имел уже тела и рта. «ЖДИ! СКОРО ВСЁ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ ИЗМЕНИТСЯ!» Кокон сжался и растаял. Шурасино же остался один в своём сне, постепенно обретая прежние границы своего «я». Его жуткий и вещий сон становился просто цветным и бестолковым человеческим сном. Снилось ему… сложно даже сказать что… какая–то ерунда, что он не Шурасино, самый юный и талантливый маг Борея, а кто–то ещё. Мелькали образы, тени, страшные лица, окончательно сбивая молодого магистра с толку. «Нет, снова не то!» – беспомощно подумал Шурасино, смутно зная, что у него есть в запасе другой, сокровенный сон, постоянный, как само постоянство. И чудо свершилось. Тот далёкий чудный сон пришёл… Синий фломастер мягко скользит по бумаге, послушно вычерчивая зигзаги. Это не буквы, которых он ещё не знает, не рисунки – просто зигзаги. Ему они представляются чем–то исключительно важным. От фломастера пахнет папиным одеколоном. Он сам налил его внутрь, когда полчаса назад ему показалось, что тот стал бледнеть. Теперь фломастер рисует жирно, жадно, даже мажет, однако к вечеру он высохнет. Век фломастеров, в которые добавлен одеколон, краток, но ярок… Голоса – далёкие, пробивающиеся точно сквозь пелену. – Смотри, наш Шурочка опять что–то рисует в своём блокноте! – с умилением говорит женский голос. Другой голос, мужской: – Лучше бы на улице погулял или разломал что–нибудь… Никогда не видел его с игрушками. Всих дичится… Я в его годы… – Но это же наш Шурочка! На маму поднимаются укоризненные глаза. – Я не Шурочка, я мальчик! – Мальчик, конечно, мальчик! Страница перелистывается, и вновь мудрёные зигзаги. За несколько дней он успевает исписать толстый трёхсот страничный блокнот… Внезапно стержень фломастера безнадёжно проваливается внутрь. Должно быть, нажал слишком сильно. На бумагу падают слёзы. |
