-- Игра, -- заметил голос, -- без обману и шансов. Каждый может выиграть жене на печенку, себе на самогонку. Детишкам на молочишко.

   Как родной голос совсем звучал. Как дома. Потная молодая личность в кепке все ставила по три копейки на 8-й номер, а он все не выпадал. А потом, как выпал, -- выдал голос кепке пятиалтынный. Кепка потной рукой поставила пятачок и -- хлоп -- 8! Двадцать пять копеек. Он -- гривенник (кепка) -- 8! Чудеса -- подряд. Полтинник. Голосу хоть бы что, хоть дрогнул -- платит и платит. Кепка опять гривенник на 8-й, только он уже не выпал. Нельзя же вечно!

   Еще кто-то три копейки поставил на 2-й номер. А на волчке вышло 3.

   -- Эх, рядом надо было! -- сказал кто-то.

   -- Не угадаешь.

   Таракан уже был у самого ящика. Финку переложил из голенища за пазуху к кошелю для верности -- все бывало на Новинском бульваре!

   Кепка поставила гривенник на 7-й, выпал 7-й. Опять полтинник.

   -- За гривенник -- даю полтинник, а за двугривенный -- рубль! -- равнодушно всех оповестил голос.

   Таракан молодецки усмехнулся, бодрый от пива, и смеху ради поставил на 3-й номер три копейки, но вышел 5-й.

   -- Чем дальше играешь, тем игра веселей! -- голос сказал.

   Таракан пятачок мелкой медью поставил на 4-й номер и угадал. Голос выдал Таракану четвертак.

   -- Ишь ты! -- шепнули в полукружии.

   Таракан как-то удивился, сконфузился и гривенник бросил на 8-й. Теперь сердце в нем екнуло, пока волчок, качаясь, кривлялся на доске. И упало холодно. Не упал 8-й, а 1-й вместо него. Жаль стало почему-то гривенника. "Эх, не нужно было ставить, забрал бы четвертак и ушел. А тут казнись!"

   Через четверть часа полукружие стало плотнее, гуще в два ряда. И все отшились, до того всех размахом забил Таракан. Теперь Таракан ничего не видел вокруг, только лепешки без глаз вместо лиц. Но лицо голоса видел отлично -- на лице, словно постным маслом вымазанном, бритом с прыщом на скуле, были агатовые прехолодные глаза. Спокоен был голос, как лед. А Таракан оплывал. Не узнала бы Таракана родная мать. Постарел, углы губ обвисли, кожа на лице стала серая и нечистая, а водянистые глаза зашли к небу.

   Таракан доигрывал пятый, последний червонец. Серый червонец, вылежавшийся за пазухой. Таракан вынул, и владелец ящика его разменял так: рваный рубль, новый рубль, зеленая трешка и тоненькая, как папиросная бумага, видавшая виды пятерка. Таракан поставил рубль, еще рубль, не взял. "Что ж я по рублю да по рублю?" -- вдруг подумал и почувствовал, что падает в бездну. Трешку! И трешка не помогла. Тогда Таракан шлепнул пятерку, и все мимо поплыло по Новинскому бульвару, когда лапа голоса, похожая на воронью, махнула пятерку с доски. Никто не шелохнулся вокруг, весь мир был равнодушен к злостной Таракановой судьбе. Владелец же ящика вдруг снял доску, взял ее под одну мышку, а ящик под другую -- и в сторону.

   -- Постой! -- хрипло молвил Таракан и придержал голос за рукав. -- Погоди-ка!

   -- Чего годить-то? -- ответил голос. -- Ставок больше нет. Домой пора.

   -- Еще сыграю, -- чужим голосом заметил Таракан, вынул сапоги и сразу в тумане нашел покупателя.

   -- Купи сапоги, -- сказал он и увидел, что продает сапоги той кепке, что первая начала игру. Кепка презрительно оттопырила губу, и тут поразился Таракан тому, что у кепки было такое же масляное лицо, как и у голоса.

   -- Сколько? -- спросила кепка, постукивая по подошве расщепленным больным ногтем.

   -- Двадцать! -- вымолвил Таракан.

   -- 12, -- нехотя сказала кепка и повернулась уходить.