Двое схватили его за руки с обеих сторон, а третий одной рукой обхватил за горло, а другой угрожающе занес над головою свою дубину. Затем с губ занесшего дубину существа сорвался звук, которого человек-обезьяна никак не рассчитывал услышать в подобных обстоятельствах.

— Ка-года? — произнесла горилла.

На языке больших обезьян, населяющих земные джунгли, выражение это может быть грубо истолковано, как требование капитуляции, ее предложение или просто вопрос: «Сдаешься?». Услышанное от одного из обитателей внутреннего мира, это слово наводило на множество самых различных предположений. Всю свою жизнь Тарзан считал язык больших обезьян первоначальным источником всех других языков, уходящим своими корнями в седую древность. На этом языке общались человекообразные обезьяны, гориллы, бабуины, мартышки и другие приматы, с различной степенью сложности, разумеется. Многие слова были понятны и другим обитателям джунглей и даже птицам, хотя в последнем случае больше воспринимались так, как воспринимаются слова и команды человеческого языка домашними животными. Во всяком случае ясно было, что язык больших обезьян сохранился в своем первозданном виде на протяжении бесчисленных поколений.

Объяснить услышанное Тарзан мог либо наличием у приматов внешнего и внутреннего миров общих языковых корней, либо развитием законов эволюции и прогресса в обоих мирах по одним и тем же канонам с жесткими рамками, позволяющими возникнуть и развиться только такому, в определенном смысле, универсальному средству общения. Но Тарзана во всей этой ситуации больше всего привлекала неожиданно открывшаяся возможность попытаться найти общий язык с этими странными существами, вполне возможно, тоже говорящими на языке его детства.

— Ка-года? — снова спросил гориллочеловек.

— Ка-года, — ответил Тарзан из племени обезьян. Здоровенный самец гориллы едва не выронил от удивления занесенную дубину, услышав от белого человека слово на своем языке. Справившись с удивлением, он спросил на языке больших обезьян:

— Кто ты такой?

— Я Тарзан — могучий воин и великий охотник! - ответил тот.

— А что ты делаешь во владениях М'ва-лота?

— Я пришел как друг, — ответил Тарзан. — Я не ссорился с вашим племенем.

Человек-горилла опустил свою дубину. К этому моменту их окружало десятка два таких же существ, перебравшихся с соседних деревьев.

— Откуда тебе известен язык саготов? — спросил все тот же самец, очевидно вожак. — Мы много раз брали в плен гилоков, но ни один из них не умел говорить на нашем языке.

— Это язык и моего народа, — пояснил Тарзан, - когда я был еще совсем маленьким балу, я научился ему от Калы и других обезьян племени Керчака.

— Никогда не слышал о племени Керчака, — сказал вожак.

— Наверное, он нас обманывает, — сказал один из саготов. — Давайте убьем его — все равно он только гилок.

— Нет, — возразил другой. — Давайте отведем его к М'ва-лоту, чтобы все племя приняло участие в его убийстве.

— Это хорошее предложение, — поддержал его третий. — Мы устроим большой праздник и будем плясать вокруг него.

Язык больших обезьян не похож на наш. Для обычного человека речь обезьян звучит как бессмысленный набор рычания, сопения, повизгивания, прерываемого хриплыми воплями. Перевести его на человеческий язык в обычном смысле невозможно, но Тарзан и саго-ты прекрасно общались между собой. Собственно говоря, обезьяний язык, как и любой другой, способен был донести мысль одного собеседника до другого, хотя на этом, пожалуй, сходство его с другими языками заканчивалось.

Решив вопрос относительно пленника, саготы обратили внимание на полосатого хищника, вернувшегося к своей добыче.