-  Безусловно! Без этого за нее и браться не стоит. Иначе получится аморфная куча всяческих фактов, - подтверждал муж, сооружая бутерброд.

    -  Как тебе мысль о том, что все в мире едино: и плесень на коряге, и камень, и облако, и человек, и птица, и цветок - все это едино, потому что все от Бога. Подходит? - спрашивала она через полчаса.

    Глеб отрывался от ноутбука, секунду-две соображал и наконец догадывался, о чем жена спрашивает.

    -  Нормально. Правда, такое хорошо бы в книгу про кого-нибудь другого, вроде Альберта Швейцера. Так сказать, благоговение перед жизнью.

    -  Тогда можно сделать иначе. Просто выставить вопрос: кто мы в этом мире - случайные пришельцы со случайной судьбой или в каждой нашей жизни просматривается воля Божья? И с этим вопросом я прослежу за жизнью героя. Такое пойдет?

    -  Это лучше, - подтверждал Глеб.

    В юные года она часто мучалась и другим вопросом: талант - это чей дар? Он от Бога, от сатаны или результат случайного сложения генов? Его тоже можно было поставить в такой книге и попытаться на него ответить.

    Прежде она считала, что искусство всегда имеет божественное происхождение. И когда один знаменитый композитор говорил на встрече, что сам он - всего лишь инструмент, который принимает от неба мировую гармонию и переводит ее в нотные знаки и звуки, она радовалась: это - мое! Я думаю так же. С другой стороны, еще на первом курсе университета они с увлечением читали роман Томаса Манна. Тот самый: «Доктор Фаустус», конечно. И примеряли на себя судьбу Леверкюна. Всех их тогда жгло честолюбие, каждый верил, что обязательно станет знаменитым. И ради славы они были готовы на многое - даже на договор с дьяволом, как тот же Леверкюн, достигший немыслимых высот в искусстве и лишившийся всего человеческого.

    Приблизительно в эти же годы она была на встрече со священником, даже каким-то иерархом Православной церкви. Зал в еще не сгоревшем Доме писателей, куда они часто ходили, был полон. Люди стояли в проходах, на подоконниках. Священника спросили о месте интеллигенции в мире.

    -  Не порадую вас своим мнением, - ответил священник, - но я так думаю, что интеллигенты, особенно на Руси - это продолжатели дела Каина. Что интеллигент считает главным в жизни? Сомнение. А веру он отвергает .

    Тогда был разгар эпохи, которую называли перестройкой. И неожиданно люди, считавшиеся только что официальными изгоями, превратились для Агнии и ее подруг во властителей Дум и глашатаев истины. Точно такими же стали для них и те священники, которые не боялись выходить на публику - ведь Церковь тоже едва поправлялась после гонений. Священников, умеющих разговаривать с людьми, тогда было немного - большинство, мягко говоря, даром красноречия не обладало.

    И слова того иерарха не только врезались в память, они постоянно мучили Агнию: как, неужели и она со своими сомнениями, исканиями, любовью к театру - тоже от Каина? а великие мастера, поэты и композиторы, без которых она не представляла своей жизни, и они - Каиновы наследники? Получалось, что опять оживал старый вопрос, который обожали часто задавать прежние властители: «С кем вы, мастера культуры?» Только ответ на него теперь был известен сразу и ничего хорошего не обещал.

    С годами эти терзания ранней молодости поутихли, да и столько с тех пор им всем пришлось пережить разочарований и сложностей, что Агнии стало не до абстрактных размышлений. Надо было постоянно думать, как бы и где еще заработать буквально на хлеб. И лишь в редкие мгновения, когда она натыкалась на талантливо написанные статьи или рецензии кого-нибудь из знакомых, в ней снова просыпались прежние мысли, только теперь они имели другой, горький привкус.