|
Отец нуждался в успехах Мары на юридическом поприще, чтобы отмыть темное пятно в его собственной политической карьере. Мара поделилась тем, как научилась быть такой, какой нужно ее отцу, и этим умением теперь пользовалась в работе. Нельзя сказать, что отец не любил Мару. Просто его любовь, какой бы она ни была, завоевывалась ощутимыми достижениями: оценками, престижным колледжем, отличным дипломом, высокими должностями, огромными зарплатами и выгодным браком (единственное, в чем она его разочаровала). Она рассказала Майклу, как искала убежища у бабушки, матери отца, если ей вдруг случалось ошибиться в цели. Отец избегал подобных отношений, но для Мары простой домик приходского священника, где жила, работала и воспитывала сына бабушка, был теплым уютным гнездом, в котором не имели значения никакие успехи и награды. Бабушка жила в мире, в котором простая полезная работа ценилась гораздо выше любого общественного признания или высокой должности. Взяв на себя роль экономки священника, бабушка была наперсницей, заступницей, помощницей, подругой и бабушкой для всего католического прихода, и большей чести для нее не существовало. Майкл, воспитанный в такой же католической среде, мог бы понять этот мир. После смерти бабушки, случившейся, когда Мара была старшеклассницей, в ее душе образовалась пустота, и Мара не представляла, чтобы кто-то еще смог ее заполнить. Но как бы ни была откровенна Мара ночью, днем она соблюдала строжайшую секретность. Она не могла себе позволить откровенность на работе, особенно с Софией, поэтому на какое-то время ее участью стала двойная жизнь. Для друзей, сотрудников, для родных и Софии она оставалась такой же: привлекательной, трудолюбивой, амбициозной, делающей все для осуществления своей карьеры. Несмотря на все это, она, как всегда, оставалась совершенно одинокой. Никто даже не догадывался, что теперь она могла выносить их жалость, потому что в ее жизни появился Майкл. Глубокой ночью она проснулась оттого, что Майкл ласково провел рукой по ее волосам. Лежа на боку в его объятиях, она попыталась повернуться на другой бок, но, потершись щекой о его грудь, снова погрузилась в сон. Маре все чаще снилась «Куколка», причем не безмятежная улыбка изображенной женщины и не луч света. Ее сны наполняли волнующие сцены военного путешествия картины. Мара видела, как полотно переходит из черных ящиков в грязные вагоны, из худых рук в перчатки солдат в форме со свастикой. От этих снов она просыпалась. Сны не рассеивались, ей не хотелось оставаться с ними наедине в темноте. — Ты спишь? — прошептала она как-то раз Майклу. — Не совсем, — пробормотал он. — Мне снилась «Куколка». Он крепко обнял ее. — Надеюсь, сон хороший. — Не совсем. Больше похоже на кошмар. Я видела картину во время войны. — Это всего лишь сон, Мара. — Я знаю, но никак не могу от него отделаться. Он зевнул. — Расскажи мне о нем, если это поможет его прогнать. Она описала путешествие «Куколки», каким видела его во сне. Она сравнила судьбу картины с вывозом разграбленных ценностей во время других войн, например с судьбой четырех коней, украшающих фасад венецианской церкви Сан-Марко. Созданные древними греками, эти кони перемещались по миру вместе с военными кампаниями из Константинополя в Венецию, затем во Францию и в обратный путь как трофеи Крестовых походов, наполеоновских войн и Второй мировой войны — кто бы ни выиграл битву, увозил их с собой как знамя победы. Нет, в самом деле, вслух спросила она, кому они принадлежали по праву? Она почувствовала, что жилистые руки Майкла больше не обнимают ее. |
