К такому выводу пришел мистер Калтон, следуя за своим проводником по людным улицам и видя, с каким неподдельным интересом толпа внимает ритмическим мотивам Штрауса и искрометным мелодиям Оффенбаха. Ярко освещенная улица с неиссякающим потоком прохожих, пронзительные крики беспризорников, грохот экипажей и порывистые звуки музыки — все сложилось в единую картину, которая заворожила его, и он мог бы бродить здесь хоть всю ночь, наблюдая за бесконечным мельканием человеческих лиц, но его проводник, которого близкое знакомство с пролетариатом сделало невосприимчивым к подобного рода материям, быстро провел его на Литл-Берк-стрит, где узость улицы, зажатой между двумя рядами высоких зданий, тусклый свет редких газовых фонарей и несколько неприветливых фигур, которые торопливо шагали вдоль домов, втянув голову в плечи, являли собой разительный контраст яркому многолюдному мирку, который они только что покинули. За день это место раскалилось, и теперь здесь было жарко, как в печке, и лишь взгляд наверх, в звездное небо, давал ощущение восхитительной прохлады.

— Держитесь рядом со мной, — шепнул Килсип, прикоснувшись к руке адвоката. — Здесь можно наткнуться на неприятных клиентов.

Было не совсем темно, ибо в воздухе висела та светящаяся дымка, которую так часто можно наблюдать в австралийских сумерках, и ее света хватало, чтобы сделать мрак проницаемым для взгляда. Килсип и адвокат для безопасности шли посредине улицы, чтобы никто не накинулся на них неожиданно, и время от времени замечали то мужской силуэт, испуганно отступающий в тень, с одной стороны, то какую-нибудь женщину с растрепанными волосами и почти голой грудью, высовывающуюся в окно, чтобы глотнуть воздуха, с другой. В сухой канаве играли дети, и их еще звонкие голоса разносились причудливым эхом в темноте, сливаясь с пьяной песней какого-то мужчины, бредущего на заплетающихся ногах по грубым камням мостовой. Время от времени проходили группки китайцев в бледно-голубых блузах, которые либо гомонили резкими голосами, как стая попугаев, либо шли совершенно молча, с по-восточному невозмутимыми лицами. Кое-где сквозь приоткрытые двери струился теплый свет, и за ними было видно монголоидов, собравшихся вокруг столов поиграть в фантан или же собирающихся оставить соблазны любимого времяпрепровождения, чтобы пройти мягкой походкой до одной из многочисленных харчевен, где дожидались покупателя уже приготовленные аппетитного вида куры и индейки. Килсип, свернув налево, повел Калтона по другой, еще более узкой улочке, тьма и мрак которой заставили адвоката содрогнуться и подумать, как вообще люди могут жить в таком сумрачном месте.

Наконец, к облегчению Калтона, которого темнота и узость улиц, по которым они шли, наполняли тревогой, сыщик остановился у одной из дверей, отворил ее и, поманив за собой адвоката, шагнул внутрь. Калтон последовал за ним и оказался в темном вонючем коридоре с низким потолком, в конце которого мерцал огонек. Килсип взял спутника под локоть и осторожно повел вперед. Эта предосторожность была весьма уместна, поскольку ноги Калтона то и дело соскальзывали в дыры на гнилых досках пола, да еще со всех сторон слышались крысиная возня и писк. И как только они добрались до конца туннеля, а по-другому это нельзя было назвать, свет неожиданно погас и их поглотила полная темнота.

— Эй, открути фитиль! — крикнул сыщик требовательным тоном.

Как видно, воровской жаргон здесь хорошо понимали, ибо в темноте послышались шорох, приглушенный голос, и кто-то зажег свечку. Калтон увидел, что свечку держит девочка. Она сидела на корточках, прислонившись к влажной стене. Спутанные густые черные волосы обрамляли сердитое бледное личико. На сыщика она смотрела вызывающе, но со страхом.

— Где матушка Побируха? — спросил Килсип, коснувшись ее носком туфли.

Подобная фамильярность, похоже, возмутила девочку, и она быстро поднялась.