И так же, как во время порки, мужская плоть Криббена начинала наполняться кровью, пока не вставала во весь рост. Маврикий тер изо всех сил, как его и просили, кривя лицо от усилий, и кожа Криббена становилась красной и вспухшей. Как его опекун вообще выдерживал сочетание жесткой щетины и едкого мыла, мальчик мог только гадать. Потом шея и спина Криббена начинали выгибаться, руки поднимались на уровень плеч, и он смотрел на яркую лампочку на потолке широко открытыми глазами, как будто загипнотизированный, его рот широко раскрывался, выставляя напоказ желтые зубы, и Маврикий тер еще сильнее, сам ужасаясь причиняемой им боли, — тер грудь Криббена, его бедра, ноги, краснеющие на глазах, покрывающиеся мелкими царапинами от жесткой щетины.

Наконец от очищения мужчина почти полностью терял силы, он сгибался, его руки хватались за края ванны, и ноги подгибались под ним, он шепотом просил Маврикия остановиться, дать ему передышку, ведь его тело уже чисто, его грехи отпущены…

Много позже, через годы, Маврикий не раз думал и о том, что Августус Криббен никогда, ни разу не пытался посягнуть на него во время таких сеансов — хоть в часы порки, хоть в минуты чистки, — хотя и возбуждался сверх всякой меры (неужели он ни разу не заметил, что и Маврикий испытывал возбуждение?). А вот Магда… Магда — совсем другое дело.

…Он, как обычно, обнаружил Магду ожидающей под дверью ванной комнаты, когда вышел после обряда очищения жесткой щеткой, — но на этот раз в ее всегда холодных глазах светилась откровенная похоть. Когда он закрыл за собой дверь ванной, предоставив обнаженному мужчине продолжить его молитвы, теперь уже превратившиеся в едва слышное бормотание, Магда кивнула ему, приказывая следовать за ней. Сестра Криббена повела мальчика по тускло освещенной галерее к своей спальне и втащила внутрь, потянув за рубашку. Она, все так же не говоря ни слова, подтолкнула Маврикия к кровати и заставила лечь. Потом выключила лампу, горевшую на тумбочке, и Маврикий услышал, как Магда раздевается в темноте.

Если Магда и была разочарована в своем юном любовнике — он мог иметь достаточно крупные достоинства для своего возраста, но все равно ему было всего лишь двенадцать лет! — то она никак этого не показала. Вместо того она велела Маврикию помолиться вместе с ней и попросить у Господа прощения за смертельный грех, который они совершили, вот только они должны делать это потише, чтобы ее брат не услышал, случись ему пройти мимо двери спальни во время ночного обхода. А часом позже, после многократного повторения акта раскаяния, Маврикию было позволено уйти и осторожно прокрасться в детскую спальню.

На следующий день Магда выглядела как обычно — холодная, с каменным лицом, хотя и обращалась с Маврикием менее сурово, чем с другими мальчиками и девочками. Августус Криббен также относился к Маврикию с меньшей строгостью и ни разу не опустил на него свою бамбуковую плеть и не наказал каким-либо другим образом, хотя и нельзя было сказать, что Маврикий не делал ничего такого, что могло бы вызвать неудовольствие опекуна. В некотором смысле Маврикий даже стал членом правящего триумвирата Крикли-холла, хотя его власть и ограничивалась тем, что он доносил на других сирот и поддерживал порядок, когда Криббен или Магда были заняты в другой части дома.

Так оно и шло: порка Августуса Криббена, натирание его жесткой щеткой, потом любовные упражнения с Магдой, пока другие дети в это время жили в голоде и холоде, их ежедневно терзали наказаниями и лишали любви (в которой они нуждались больше, чем в чем-либо другом).

А иудейский мальчик подвергался особым мучениям. Маврикий с восторгом сообщил Магде, что Стефан однажды ночью забрался в постель Сьюзан Трейнер и так и спал там до утреннего звонка. Магда выразила отвращение (но при этом испытала и извращенное удовольствие), услышав о подобном безобразии, и Стефана немедленно отправили в чудовищно холодный и сырой подвал, где и оставили на весь день и на всю ночь, одного, в темноте, и он мог слышать только одно: непрерывный шум воды, бегущей в глубине колодца.