|
Магда выразила отвращение (но при этом испытала и извращенное удовольствие), услышав о подобном безобразии, и Стефана немедленно отправили в чудовищно холодный и сырой подвал, где и оставили на весь день и на всю ночь, одного, в темноте, и он мог слышать только одно: непрерывный шум воды, бегущей в глубине колодца. Это было страшное, жестокое наказание, потому что полная темнота, конечно же, рождала в уме пятилетнего ребенка всевозможных монстров и демонов, особенно в уме такого ребенка, которому уже довелось пережить личную трагедию. Сьюзан Трейнер не просто возражала против этого, она кричала на Криббена и Магду — и заработала тем самым шесть ударов бамбуковой палкой. Маврикий ухмыльнулся, когда она и после этого продолжала просить за малыша и получила еще шесть ударов, на этот раз по костяшкам пальцев. Это наконец заставило ее замолчать, она только выла от боли. А когда Стефана на следующий день выпустили из подвала, он стал бледнее и молчаливее, чем когда-либо прежде. Он был полностью усмирен.
Маврикий наслаждался жизнью в Крикли-холле. Он искренне благоговел перед Августусом Криббеном, всегда остававшимся на недосягаемой высоте. Даже во время порки и чистки мальчик был просто служителем божества, его вещью, — и это более чем устраивало Маврикия. И еще Маврикий наслаждался тайной связью с Магдой, хотя ее тело было тощим и костлявым, а ее груди — маленькими и плоскими (но подобное несовершенство ничуть не беспокоило мальчика; сексуальное пробуждение слишком радовало его, чтобы думать о каких-то мелочах). Жизнь в Крикли-холле, пусть и несколько суровая, была совсем неплоха, и Маврикий был всем доволен. Но потом появилась эта въедливая Нэнси Линит и постаралась испортить всеобщее благоденствие.
59Гром
Лорен и Келли сидели в своей комнате, подавленные и тихие. Эва дождалась, пока Лорен вернется из школы, и тогда уже объяснила девочкам, что их брат никогда больше не вернется к ним, потому что он утонул год назад, когда она потеряла его в парке. Сестры после этого сообщения долго плакали в объятиях матери, но Эва не плакала вместе с ними. Она и сама не понимала, почему это так, только ее ум — и ее сердце — как будто онемели и застыли. У нее не осталось сил на проявление чувств. Эва предполагала ведь раньше, что уверенность в гибели Кэма будет сильным ударом для нее, но теперь она поняла, что сломалась сразу, в тот самый день, когда Кэм исчез. И каждый последующий день лишь добивал ее. Поэтому вместо того, чтобы плакать, она постаралась занять себя: прибрала в доме, помыла пол в кухне (из-за сырой погоды в дом приносили так много грязи!), перестелила постели, заново разожгла огонь в гостиной и большом холле, вообще искала любых занятий, лишь бы не сидеть сложа руки. Это не значило, конечно, что она не думала о Кэме — его милое личико постоянно стояло перед ее мысленным взором, но как-то неотчетливо. Зато стоило ей прикрыть глаза, сразу и краски, и черты оживали. Она пока что справлялась с собой, вот и все, что она могла сказать о себе, но не знала, насколько ее хватит. Эва полагала, что продержится до тех пор, пока эмоции не наполнят ее снова до такой степени, что выплеснутся наружу. Прямо сейчас она готовила ужин девочкам, пока те отдыхали (похоже, долгие слезы полностью истощили их силы). Когда Эва острым ножом проверяла, готов ли варившийся на плите картофель, она услышала далекий раскат грома. Перегнувшись через кухонную раковину, она наклонилась вперед и посмотрела в окно. Снаружи было темно, но вдруг через секунду-другую яркая молния прорезала тяжелую массу туч, и Эва увидела, что качели под большим старым дубом раскачиваются из стороны в сторону, толкаемые сильным ветром. Мост тоже осветился, и пенящаяся, бурная река под ним… Эву испугало то, что уровень воды в реке поднялся слишком сильно, волны почти выплескивались через высокие берега. При виде этого зрелища она уронила нож в раковину. |
