Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой?
– Да видела я этот фильм, – махнула я рукой. – По‑твоему, наша бабка намерена переселиться?
– Сиделка‑то в фильме тоже все это чушью считала, пока старушкой не очнулась. Такие дела… Витька уже перекинулся, а бабушка выбирает, у которой из нас позаимствовать молодое тело. Я вот пирожные жрать начала на всякий случай. А бабушке сказала, что у меня сердце больное. И эти… почки. И на чердак слазила. В кино они там свое чертово зелье хранили.
– Ну и как чердак? – спросила я, приглядываясь к Любке.
– Рухлядь всякая свалена. Но мне все равно не понравилось.
– Завязывай страшилки смотреть, – посоветовала я.
– Уеду я, наверное, – вздохнула Любка. – Месяц доработаю и уеду.
Уезжала она уже полгода, так что новость особого впечатления не произвела.
– А вдруг бабушка и вправду плохо себя чувствует? – забеспокоилась Любка, вопреки всякой логике. – Надо бы ее врачу показать. Как считаешь?
– Врачей она не жалует. А диагноз лучше любого из них способна поставить.
– Но ведь она недипломированный специалист…
– Она и зануда недипломированная, но кого хочешь запросто вгонит в гроб.
– Это да, – кивнула Любка.
– Ладно, – поднимаясь из‑за стола, сказала я. – Пойду спать. И тебе советую.
– Уснешь тут, в этом вертепе. Может… в карты сыграем? В подкидного дурака. Витьку позовем…
Мы вновь устроились за столом, убрав посуду. Любка позвала Витьку, достала карты, и началась игра. Вслед за нами в кухню перебрались Пушкин и Петрович. Кот нахально устроился на краешке стола и сладко щурился. Свет от абажура освещал ровную поверхность стола и ловкие Любкины руки, я почувствовала нечто вроде умиротворения. Ходики на стене отсчитывали минуты, за окном в темном небе плавала луна, Петрович сопел под столом. Если б не бабкина хандра, я бы чувствовала себя счастливой. Чего это ей вздумалось помирать?
– Витя, – начала я. – С какой стати ты Теодоровну мамашей зовешь?
– Зову и зову, – лениво пожал он плечами.
– Неуважительно так обращаться к хозяйке.
– Она не возражает.
– Ага, – скривилась Любка. – Ленка считает, ты бабкино наследство ждешь, – я пнула ее ногой под столом, но опоздала. Витя мутно взглянул на меня, а я улыбнулась.
– Наследство внук получит, – пожал он плечами.
– У нее есть внук? – удивилась я.
– Есть, – кивнул Витька.
– Откуда внук? – ахнула Любка, таращась на меня.
– Ясное дело, откуда, – ответил Витя. – От отца с матерью. У мамаши сынок был. Помер лет двадцать назад. Но успел родить сына. Я мамашу к нотариусу возил. Все завещано внуку.
– А где он?
– Спроси у мамаши, если интересно.
– Вот так новость, – покачала головой подружка. – Тогда вообще непонятно, чего ты здесь отираешься.
– А мне здесь нравится, – ответил Витька. – Да и податься особо некуда.
– Ты бы хоть рассказал что‑нибудь о себе, – попеняла Любка по‑дружески. – Под одной крышей живем, а я о тебе ничего не знаю. |