— Я уже сказал, что у нас очень срочное и очень важное дело. Пожалуйста, идите и доложите о нас главному смотрителю.

Швейцар наконец вышел, и тогда Саймон посмотрел на меня и улыбнулся.

— Можно подумать, что мы добиваемся аудиенции у королевы. — Его лицо вдруг смягчилось и приняло почти нежное выражение, которое до сих пор я замечала у него лишь по отношению к Хейгэр. — Ну, не смотрите же так грустно, — сказал он. — Даже если все правда, это еще не конец света, я вас уверяю.

— Я так рада, что вы поехали со мной, — вырвалось у меня.

Он взял мою руку и крепко ее сжал, словно говоря мне, что он на моей стороне и что вместе мы во всем разберемся.

Я встала и отошла от него, потому что почувствовала, что могу заплакать. Подойдя к окну, я посмотрела в него и подумала о людях, которые были пленниками в этом доме и для которых весь мир сводился к этому обнесенному стеной пространству. Они, наверное, тоже смотрели в окна — если им это не запрещалось — и видели сад и вересковую пустошь за оградой и это было все, что они знали в своей жизни. Ведь многие проводили здесь долгие годы… семнадцать лет… Но может, их вообще держали взаперти и они не видели ни сада, ни вересковой пустоши…

Ожидание наше казалось длилось целую вечность, прежде чем швейцар наконец вернулся и сказал:

— Будьте любезны пройти со мной.

Когда мы поднимались вслед за ним по лестнице и потом шли по коридору, я увидела зарешеченные окна, и меня передернуло. Совсем как настоящая тюрьма, подумала я.

Наконец швейцар постучал в дверь, на которой было написано: «Главный смотритель». «Войдите», — послышалось изнутри, и Саймон, взяв меня за руку, распахнул дверь. Мы оказались в холодной, неуютной комнате, с покрытыми побелкой стенами. За письменным столом сидел человек с усталым серым лицом и недовольным выражением глаз. Я решила, что недовольство вызвано нами, поскольку мы осмелились нарушить его покой без предварительно назначенной аудиенции.

— Прошу садиться, — сказал он, когда за швейцаром закрылась дверь. — Как я понимаю, у вас ко мне какое-то важное дело. Это так?

— Да, для нас оно очень важное, — ответил Саймон.

Тут заговорила я.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились принять нас. Меня зовут миссис Рокуэлл, но до замужества я была Кэтрин Кордер.

— А-а. — В его глазах отразилось понимание, и моя последняя надежда рассыпалась в прах.

— У вас есть пациентка, которую так зовут? — спросила я.

— Да, — сказал он, — есть.

Я посмотрела на Саймона, но ничего сказать больше не смогла — у меня перехватило горло и онемел язык.

— Дело в том, — подхватил Саймон, — что миссис Рокуэлл только совсем недавно узнала, что здесь, возможно, находится некая Кэтрин Кордер. У нее есть основания полагать, что эта женщина — ее мать. Ей всегда говорили, что ее мать умерла, когда она была совсем ребенком. Вполне естественно, что для нее сейчас важно узнать, действительно ли Кэтрин Кордер, содержащаяся в этом заведении, является ее матерью или нет.

— Я надеюсь, вы понимаете, что имеющиеся у нас сведения о наших пациентах являются абсолютно конфиденциальными.

— Да, мы это понимаем, — сказал Саймон, — но разве вы не можете открыть эти сведения в случае столь близкого родства?

— Прежде всего это родство должно быть доказано.

— Но мое девичье имя было Кэтрин Кордер! — воскликнула я. — Моего отца зовут Мервин Кордер из Глен-хауса в Гленгрине близ Хэрроугейта.