Она ответила после пятого звонка, и сердце Бартельми подпрыгнуло. Как было здорово снова услышать этот строгий голос, хриплый от неумеренного курения, немного задыхающийся, но подавляюще властный.

‑ Алло, мадам Жост! Это Бартельми. Я стою у вас на пороге.

‑ А что тебе надо от моего порога?

‑ Э‑э… я веду в этом квартале расследование вместе с Садовым Гномом и… я пришел, чтобы глотнуть у вас свежего воздуха и кофе, если таковой случайно найдется.

‑ Мальчик мой, прежде всего ты пришел, чтобы меня разбудить.

‑ Вы еще спите! В это время! Поверить не могу!

‑ Не вижу, кому, кроме тебя, это мешает.

‑ Ну, я просто хотел сказать, что сиесты не в вашем духе.

‑ Оставь свои извинения при себе, Бартельми. Он пришел выпить кофе! Две секунды ‑ я только влезу в халат.

«Как легион под Колвези», ‑ подумал лейтенант, прождав добрых пять минут. Наконец дверь открылась, и показалась Лола с отекшим и помятым лицом, ее «дружелюбный» взгляд обжигал, как хлыст. Халат Лолы походил на тот, в котором щеголял Кларк Гейбл в фильме «Унесенные ветром», но он по крайней мере выглядел теплым. Поскольку стало холодно, и все такое…

Бартельми уже пару раз бывал у начальницы. Она жила в скверной двухкомнатной квартирке со слишком большим коридором и слишком маленькой кухней, отделанной в спокойных зеленых и розовых тонах, которые несомненно помогали сохранять философское спокойствие, когда владельцы пиццерии на первом этаже начинали раздавать указания своим служащим в любое время дня и ночи. Он снял ботинки, надеясь завоевать этим доверие хозяйки, и последовал за ней в гостиную. Почти вся комната была занята огромным столом, раздвинутым во все стороны. На нем лежала доска, а на доске ‑ пазл, при одном взгляде на который начинала болеть голова.

‑ «Сикстинская капелла» из пяти тысяч кусочков, ‑ объявила Лола. ‑ Так сказать, порок в чистом виде. Я как дура собирала его весь вчерашний день. Из‑за этого чертова Микеланджело я легла спать только в три часа ночи!

‑ Впечатляет, ‑ сказал Бартельми.

‑ Ты правда хочешь кофе?

‑ Нет.

‑ Тем лучше, потому что меня тошнит. Я вылакала бутылку пятидесятилетнего портвейна: лицо Евы, изгнанной из рая, заставило меня повозиться. Я собираюсь приготовить мятный настой. Будешь?

‑ Обязательно, мадам.

‑ У тебя такой тон, как будто ты хочешь о чем‑то попросить.

‑ Я ни о чем не хочу просить, мадам, кроме, разве что… Я чувствую себя совсем разбитым, но это не грипп.

‑ В твоем возрасте это не страшно.

‑ Вы предпочитаете рассматривать Сикстинскую капеллу, а мне бы хотелось, чтобы нарисованным был Садовый Гном. Его вид меня подавляет, методы приводят в отчаяние, а тупость ‑ ошеломляет.

‑ Тщетна привлекательность того, что недоступно. Если умерла надежда, то должно умереть и желание.

‑ Молитва буддийской монахини? ‑ спросил Бартельми без тени смущения.

Он давно привык к цитатам своей начальницы, которая в прошлой жизни преподавала французский и заставила не одно поколение школьников блуждать в его дебрях.

‑ Нет, элегия Берто. Я просто хочу попросить тебя усвоить одну вещь: ноги моей больше не будет в комиссариате.

‑ Все‑таки с вашей стороны было неразумно уходить, когда до пенсии оставалось меньше года.

‑ Я пришла в полицию не за привилегиями государственной службы. А причины моего ухода касаются только меня.

‑ Ваши причины известны всем, ‑ храбро возразил Бартельми, оставив ледяной взгляд начальницы без внимания. ‑ Ваши причины зовут Туссен Киджо.

Лола Жост смерила своего бывшего коллегу надменным взглядом и, не говоря ни слова, направилась в кухню. Бартельми, убедившись, что в этом доме он все еще persona grata, [Лицо угодное (лат.