Татуировка впечатляла в эстетическом плане, ибо это была настоящая «бонжи», сделанная японским мастером Камакуры, но не в плане эротическом. По крайней мере, она не впечатлила бы Максима Дюшана. Ингрид была в этом так уверена, что, не задумываясь, дала бы на отсечение свою руку с коротко остриженными ногтями, руку, столь отличную от лапок Хадиджи с ухоженными ногтями, украшенных позолоченными перстнями, которые, однако, не мешали ей работать официанткой в «Дневных и ночных красавицах», ресторане на Пассаж‑Бради. Вторая жизнь Максима Дюшана. Ингрид уже все знала о его выздоровлении, которое проходило в Керси, рядом с семьей. О возвращении к источникам, давшим ему новый импульс. Максим снова встретился со своей бабушкой, которая держала единственную таверну в деревне, в нескольких километрах от Кастельсаррасена. Он стал, как и в детстве, часами помогать ей на кухне. Вновь обрел старые навыки и воскрес для новой жизни. И воскресение оказалось чистым и ясным, как крахмальная скатерть и поварская шапочка.

Ингрид задала новый вопрос. Он был из другой оперы, но от этого не становился менее интересным. Сегодня утром Максим был в хорошем настроении, и надо было этим пользоваться.

‑ Ты когда‑нибудь был женат?

Как она и ожидала, он широко открыл свои переменчивые глаза и с удивлением посмотрел на нее.

‑ Извини за бестактность. Но в Америке это обычное дело. Незнакомые люди садятся в автобус и через пять минут начинают обсуждать подробности своих браков, разводов, болезней… Но это ни к чему не обязывает. А кроме того, мы ведь с тобой уже не чужие, и…

‑ Это вовсе не секрет. Да, я был женат. Однажды.

‑ Значит, сейчас ты разведен?

‑ Я вдовец. Ринко умерла.

‑ Ринко?

‑ Она была японкой. Мы встретились во время войны за Мальвинские острова. Она приехала в Буэнос‑Айрес, чтобы изучать материалы для сценария.

‑ Она была режиссером?

‑ Нет, художницей манга .

Через минуту, ничего не поделаешь, балинезийский массаж подошел к концу. Ингрид объявила Максиму об окончании сеанса. В знак благодарности он по‑братски похлопал ее по плечу, оделся и взял свою спортивную сумку. Отказался от предложенного кофе. Ему нужно было вернуться в «Красавиц», чтобы помочь Хлое и Хадидже принимать посетителей. Максим целомудренно расцеловал ее в обе щеки, и Ингрид увидела, как он открывает зонт, готовясь выйти на Пассаж‑дю‑Дезир под потоки воды, низвергавшиеся с небес. Он повернулся к ней, понял, что не удовлетворил ее любопытство, и, повысив голос, потому что дождь неистово барабанил по черной материи, сказал:

‑ Ринко убили.

‑ What?! [Что?! (англ.) ]

‑ Она впустила его в свою студию на улице Де‑Гар. Она служила нам квартирой. Его не поймали. Это было двенадцать лет назад.

‑ I'm so sorry, man! So dumb sometimes… [Извини, старина! Я бываю такой черствой… (англ.) ]

‑ Перестань, Ингрид. Это тоже не было секретом. Я вожу с собой прах Ринко. Однажды Хадиджа спросила меня, что это такое. И я ей объяснил.

Ингрид очень хотелось продолжить разговор. Спросить, проявила ли Хадиджа сочувствие. Ингрид очень хотелось знать, сумела ли Хадиджа хоть на пару секунд забыть о своей внешности, забота о которой занимала у нее все время между кастингами и прослушиваниями, взять лицо Максима в ладони и сказать ему, насколько… «Именно это я хочу сделать сейчас, сию минуту, ‑ подумала Ингрид, ‑ и не могу. Я могу массировать все тело Максима Дюшана, от корней волос до кончиков пальцев на ногах, но я не могу взять его лицо в ладони, коснуться губами его губ и поцеловать его. Черт!»

Ингрид удовольствовалась тем, что махнула Максиму в ответ. Она смотрела, как он удаляется в направлении улицы Фобур‑Сен‑Дени и Пассаж‑Бради. На расстоянии двух шагов отсюда. А по сути ‑ на расстоянии многих световых лет.