"Он освободил себя от контактов, - подумала Гордич. Правильно! Наконец-то он отдохнет!.. Ну что же! Пусть тогда этим займется Галина..."

Она взглянула на соседнее, золотисто-пурпуровое поле указателя. На нем светились слова: "Нижняя дирекционная". Гордич огорченно поджала губы. Видеотелефонной связи с этим отсеком не было. Входить в него разрешалось лишь в крайних случаях, категорически запрещалось шуметь.

По праву дежурной Ирина Гордич повернула ключ общего оповещения и, как только отзвучали аккорды внимания (в нижней дирекционной в такт им должны были розовым светом неслышно вспыхивать стены), сказала, зная, что ее слова появятся на световой панели дирекционной:

- Галя, не могла бы ты...

Она вдруг услышала такой счастливый смех Тебелевой, что у нее перехватило горло и она не смогла продолжать.

- Ой, Саша! - говорила Тебелева. - Я прекрасно их вижу!

Гордич удивленно вскинула брови. Это "Саша" резануло ее и потому, что она никогда прежде не замечала, чтобы Тебелева называла так Острогорского, и потому еще, что было в ее голосе какое-то кокетливое ликование.

Затем она услышала, как Тебелева хлопает в ладоши.

- Вместе эти две эвольвенты совсем-совсем похожи на бабочку! На махаона! Мы обязательно их покажем Ирине!

"Почему они так шумят? - подумала Гордич. - Забыли обо всем на свете?"

Послышался голос Острогорского:

- Что вы, Галя! Зачем Ирине про бабочек? Вот если бы вы преподнесли ей постоянную Больцмана, полученную с точностью плюс-минус одна миллионная!.. Ирина - женщина, совершенно лишенная сентиментальности...

Он говорил тоже с волнением и счастливым смехом.

"Да, но я подслушиваю!" - ужаснулась Гордич.

Она выключила видеотелефон. Ей стало душно.

"Ревную?"

Следующим ее желанием было вслух обозвать себя бабой.

Она так и сделала:

- Баба! Дрянная базарная баба! О чем ты думаешь?.. Хотел полней отдохнуть, выключил индикатор, случайно встретил Галину, пошел с нею в дирекционную... Чего же сходить с ума?

"Но почему в дирекционную? Не потому ли, что автоматы безопасности не разрешают собираться там сразу всему экипажу? И следовательно, пока они там, я не войду. И к тому же никто не подсмотрит".

- Постыдись! Глупо думать о такой ерунде до возвращения на Землю!

"А потом думать? Вот уж будет награда по случаю возвращения".

- Хватит об этом. Хватит. На чем я остановилась?..

"Да, конечно, в дирекционную они вместе попали внезапно. Случайно вышло, что я их подслушала. Однако почему они не заметили сигналов вызова? Смотрели друг другу в глаза? Предположим, один из них в это время не отрывался от окуляров экрана-накопителя, ну а другой?.. Или для влюбленных все моря по колено?.. И почему "Саша"?.. Хватит, я опять схожу с ума!.. Но как все меняется! Еще недавно разве он мог бы хоть с кем-нибудь другим, кроме меня, смеяться так?.."

Больше всего ее задело не то, что он вообще смеялся, а то, как он говорил и смеялся...

Ну хорошо, он очень устал и воспользовался своим правом на очередные полтора часа в сутки освободиться от всяких контактов, контроля. Побыть наедине и в молчании. Но ее-то, жену, он вполне мог бы известить о том, как намерен провести это время. Допустим, что совместить его и ее отдых оказалось нельзя, но ведь еще недавно быть всегда под ее контролем и составляло его главное желание, счастье.

- Перестань, - снова вслух сказала она себе. - Ну почему под твоим неусыпным оком он должен оставаться все время? От этого тоже можно устать.

"...Зачем Ирине про бабочек?.. Ирина - женщина, совершенно лишенная сентиментальности...". Это было то второе, что задело ее: ведь он всегда говорил, что любит в ней именно суровую собранность мышления, то, что она свободна от обычных женских слабостей: излишней чувствительности, слащавости, кокетства, тяги к косметике и нарядам.