Толстый недоброжелательно на него покосился, когда же Пацулка вплотную приблизился к сковородке, угрожающе топнул ногой.

По мокрому лугу звуки голосов разносились с великолепной отчетливостью.

— Чего надо? — прорычал Толстый. — Ну, чего?

Однако Пацулка невозмутимо сунул ему под нос свою горбушку.

Брошек с восхищением наблюдал, как Толстый повел носом, потом поглядел на Пацулку, потом еще раз шумно втянул воздух и… указал Пацулке место возле сковороды с бодро шипящими рыжиками.

«Нет, Пацулка и вправду великий человек!» — подумал Брошек.

И действительно: не прошло и пяти минут, как два толстяка принялись в молчаливом согласии поглощать жареные рыжики, заедая их кусками хлеба, который они обмакивали в жир на сковородке.

А Брошек — хотя ему было совсем не до рыжиков, хотя он должен был усердно изображать, будто ничто, кроме происходящего на страницах книги, его не интересует, — все же разок-другой проглотил слюну.

Ему показалось, что время до обеда тянулось неимоверно долго.

После обеда отец рассказал дурацкий анекдот про плывущих на океанском лайнере обезьяну и попугая, на который даже никто не поставил.

Взгляд у него, однако, был несколько более осмысленный, чем накануне, и Ика предположила, что он заканчивает работу и, возможно, вскоре проявит желание разобраться в истории с анекдотами.

Между тем возникли некоторые сложности с Пацулкой: он, как дежурный, должен был обедать на веранде.

Икина мать поинтересовалась причиной столь странного новшества таким равнодушным тоном, что сразу стало понятно, как ей хочется узнать, в чем дело. Но ребята были готовы к подобному вопросу.

— Он слишком много болтает, мама, — пожаловалась Ика.

— Просто слова никому не дает сказать, — подтвердила Катажина.

— В последнее время у него появилась привычка петь за едой, — сообщил Влодек.

— Он приговорен к изгнанию, — закончил Брошек.

Отец не понял, о чем речь; мама же обвела всех внимательным взглядом и закусила губу.

— Понятно, — сказала она со зловещей улыбкой. — У детей должны быть свои тайны.

Для блага общего дела оскорбительное замечание пропустили мимо ушей.

Обед закончился в половине третьего. Затем целых двадцать минут ушло на мытье посуды; Влодек, потеряв терпение, раскокал стакан и отбил кусок тарелки.

В три часа на дежурство заступил Брошек. В три двадцать около дома появился тощий великан, а четыре минуты спустя возле сарая разгорелся скандал.

Вначале ничто не предвещало бури.

Толстый сидел на пороге сарая, переваривал рыжики и тупо смотрел в пространство.

На веранде Пацулка, Влодек, Катажина и Ика играли в «кинга», а Брошек читал книжку — для вида, конечно. Он поглядывал то на Пацулку, то на Толстого, и в душе его росла тревога. Брошека волновал вопрос, кто кого перехитрил: они Толстого или Толстый их? Попался он на приманку в виде горбушки хлеба — или Пацулка клюнул на жареные рыжики? Удастся ли Пацулке вкрасться в доверие к Толстому — или Толстый охмурит Пацулку?

Пока Брошек размышлял над этой проблемой, поблизости раздался топот тяжелых туристских башмаков. По дорожке со стороны реки приближался мрачный худой великан. На этот раз он сам волок на себе свой огромный узел, вышагивая с грацией верблюда и сопя и пыхтя, как целая колонна перегруженных мопедов.

Возле веранды великан остановился.

— Привет, привет! — сказал он. — Что слышно?

Ика, которая, как известно, должна была вкрасться в доверие к великану, немедленно приступила к делу. А именно: улыбнулась глуповатой (пусть не думает, что она чересчур сообразительная), однако чарующей улыбкой.