XXVII

Лестница кровосмешений: первое – сына с матерью, Зевса с Деметрой; второе – отца с дочерью, Зевса с Персефоною; будет и третье – опять сына с матерью, Загрея с Персефоною, чтобы родить Иакха и Кору; будет и четвертое – Иакха с Корою, брата с сестрою, чтобы родить Неизвестного. Что это значит? Новая сказка бессмысленна; может быть, и древний миф – налипшая на орихалке тина, уже не помнит смысла; помнит, да и то смутно, только древнейшая мистерия – лава и ржавчина. «Ложе Персефоны несказанное», – поет орфический гимн; «Первенцем, рожденным в браке несказанном», – называет Диониса-Загрея тот же гимн. Как рождается бог, не говорить, матери его не называть, – такова заповедь орфиков (Plutarch., vita Caesar, IX). Что-то здесь так свято и страшно, что об этом нельзя говорить. Что же именно? Кажется, догмат «божественных кровосмешений». Узел их – двойной, тройной, четвертной – все крепче и крепче стягивается в мертвую петлю, чтоб задушить, убить Убийцу, Лютого Эроса – безличный Пол; остановить обратным толчком, anakyklosis, вечно вертящееся колесо Иксиона – рождение, смерть – смерть, рождение, – адскую пытку мира, колесование «дурной бесконечностью». Ткутся на ткацком станке «божественных кровосмешений» крепчайшие петли той сети, которою некогда Великий Ловец изловит последнего врага – Смерть.

Так, в одном порядке, а в другом – в догмате троичном – первый Дионис, «ветхий деньми», – Сын в лоне Отца; Сын и Отец – одно, как Персефона и Деметра, Дочь и Мать, – одно. Если так, то здесь уже нет кровосмешений: Сын-Отец соединяется с Матерью-Дочерью – Андрогин с Андрогином – в любви совершенной. Здесь уже не новая сказка – сверху налипшая тина, ни даже древний миф – лава и ржавчина, а древнейшая мистерия – орихалк «атлантской скрижали».

XXVIII

Бог – «крылатый змей», что это значит, миф тоже забыл, но смутно помнит мистерия. Змей – дьявол для нас, но для народа Божьего, Израиля, может быть и Существом Божественным – образом Иагве, Бога Всевышнего. «Сделал Моисей медного змея и вознес его, как знамя», – чтобы спасти народ от множества змей, напавших на него в пустыне, и «когда змей жалил человека, он, взглянув на Медного Змея, оставался жив» (Числ. 21, 9. – IV Цар. 18, 4). Это знамя, по христианскому толкованию, есть бывшее Древо Жизни – будущий Крест: «как Моисей вознес змея в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому» (Ио. 3, 14).

Вспомним образ Кветцалькоатля, Диониса древнемексиканского, – «пернатого Змея с человеческим лицом – „Птицу-Змея“, Kukuklan, соединяющего два естества, небесное, пернатое, и подземное, змеиное: „прост, как голубь, мудр, как змей“; вспомним в древнетольтекском рисунке райское Дерево Жизни, с надломленным посередине стволом, источающим кровь и обвитым кольцами Змея с лицом Мужеженщины, arsênôthêlys, как определяют гностики офиты существо „второго Адама, Сына Человеческого“. Медного Змея как будто предчувствуют и теотигуаканские ваятели, сплетая кольца базальтовых змей в подобья крестов (См. выше: Атлант. I. Крест в Атлантиде, XVI–XVII). Если в двух половинах мира, восточной и западной, два символа такой религиозной глубины и сложности, как эти, совпадают так поразительно, то очень вероятно, что оба восходят к той общей, неисследимой для нас, „Атлантической“ древности, когда эти две ныне распавшиеся половины мира еще были соединены, – к тому, что мы называем „перворелигией человечества“.