XXIX

Что же значит «рогатое» или «вологлавое Дитя»?

Значит, бесенок для нас, все еще верящих глупому средневековому черту. Но вспомним «рогатую личину», facies cornuta, образ Божий, на лице Моисея, сходящего с горы Синайской; вспомним в Апокалипсисе «Агнца, как бы закланного, имеющего семь рогов, стоящего посреди престола (Божьего) на небе»; вспомним Крито-Миносские «роги посвящения» и бесчисленных жертвенных Тельцов и Агнцев, от Египта и Вавилона до Перу и Мексики, – вспомним все это, и мы поймем, почему Загрей – «Дитя рогатое», почему Зевс-Отец, только что увидел Сына-Жертву, узнал его и полюбил, как Сына единородного, посадил его одесную себя на престоле, дал ему власть метать громы (Creuzer, 348) и предназначил к владычеству над миром:

приводит неоплатоник Прокл будто бы из стихов самого Орфея слова Зевса к олимпийским богам, и другой, тоже «орфеев стих»:

Мы поймем, почему орфики молятся:

и называют его «первым и последним богом» (Procl., in Plat. Tim.,1. V. – Creuzer, 326).

Начатое здесь кончит, снящееся здесь увидит наяву ап. Павел: «Бог воскресил Его из мертвых и посадил одесную Себя на небесах, превыше всякого начальства, и власти, и силы, и господства, и всякого имени, именуемого не только в сем веке, но и в будущем... все покорил под ноги Его и поставил Его выше всего» (Ефес., I, 17–22).

«Вот ваш Агнец – рогатое Дитя, Загрей. На что вам другого?» – посмеется в «Правдивом Слове» – нынешних «правдивых» историков предтеча, Цельз, и ужаснется Ориген «подобию бесовскому», не узнав смиреннейшей тени, черной на белой пыли дороги, у ног Господних (Origen., contra Cels., IV, 17).

XXX

Липкая тина, водоросли, ракушки, жесткая ржавчина, лава, – снято все, и мы как бы руками ощупываем гладкую, из неизвестного металла литую скрижаль; как бы глазами видим на ней полустертый, осененный крестом, облик какого-то жертвенного животного, Тельца или Агнца; как бы глазами читаем надпись под ним: «Сын Божий умер за людей».

XXXI

Злая мачеха, Гера, давно уже ревнуя Зевса к Персефоне и желая погубить Загрея, когда однажды Зевс отлучился с Олимпа, подговорила титанов напасть и растерзать Младенца, – так продолжает сказка.

Кто такие титаны? Злые ли демоны, гиганты-чудовища, подобные Эфиальту и Бриарею, или древние боги, оклеветанные жертвы новых богов, человеколюбцы и страстотерпцы, подобные Атласу и Прометею?

молятся им орфики (Hymn. Orph., XXXVI, – O. Kern, 554). Кажется, природа титанов двойственна: то, как стихийная, не знает ни добра, ни зла; то, как человеческая, может быть злою и доброю. Сам Дионис, прежде чем сделаться жертвою, полутитан: вот почему «Загрей – дикий», Zagreus agrios. Дикое в нем, так же как в них, – первично-стихийное, свободное, еще не сделавшее выбора между злом и добром. «Бог поставил свободную волю Своего творения так высоко, что подчинил ей судьбу всего дела Своего» (Schelling. Philosophie der Offenbarung, 359). Эта свобода в Боге – титан в Дионисе. Чтобы сделать свободный выбор, надо знать, а чтобы знать, надо страдать; жажда свободы есть жажда познания – страдания. Этот вечный закон Катода, Нисхождения, царит и над Дионисом, Сыном, так же как над Деметрой, Матерью. Память неба о земле, первая черная точка скорби земной в небесной радости, как бы черная мушка на снежной белизне Олимпа, – вот что такое титан в Дионисе.

XXXII

Первая точка, но не последняя. Черные тени встают из подземных глубин, выползают, огромные; лезут, карабкаются по отвесным кручам скал, неуклюжие; падают и лезут опять; к небу тянет подземных закон Восхождения, Анода.