Но вопросов она задавать не стала; просто ела с наслаждением нежнейшее мясо и поданный к нему салат, по вкусу непохожий ни на один из тех, какие ей довелось пробовать в Лондоне.

Принесли сыр и вазу с фруктами, но Грэйния не могла больше есть, и они с графом, откинувшись на спинки кресел, принялись не спеша потягивать кофе.

Молчание, наконец, нарушилось, но Грейнии казалось, что и до этого они общались друг с другом без слов.

— Если такова жизнь пиратов, — заговорила она, — то я не прочь стать одним из них.

— Случается, что пират отдыхает со своей дамой и забывает об опасности, о неуверенности и неудобствах бродячего существования, — отозвался граф.

— Но ведь и такая жизнь может увлекать. Вы можете плыть куда хотите, никто не отдает вам приказаний, и вы можете позволить себе любую прихоть.

— Как вы уже говорили, я разумен и практичен, — возразил граф. — Я хочу покоя, хочу иметь жену и детей, но у меня этого никогда не будет.

Он говорил так, словно хотел поведать ей нечто бесконечно важное, но Грэйния чувствовала себя смущенной, не смотрела на него и помешивала ложечкой кофе — без всякой необходимости.

— Жизнь пирата, разумеется, не годится для женщины, — продолжал Бофор, как бы следуя ходу собственных мыслей.

— Но если нет выбора? — спросила Грэйния.

— Выбор есть в любой ситуации, — твердо ответил он. — Я мог бы бросить занятие пиратством, но тогда я и те, кто со мной, стали бы голодать.

Наступило молчание — молчание многозначительное, — и вдруг Бофор сменил предмет разговора:

— Почему бы нам не поговорить о вещах более занимательных? О книгах, о картинах? О наших совершенно разных языках? Мне бы очень хотелось услышать, как вы говорите по-французски.

— Вам покажется, что говорю я скверно, — по-французски ответила Грэйния.

— У вас прекрасный выговор! — воскликнул он. — Кто вас учил?

— Моя мать, а она училась у настоящей парижанки.

— Это очевидно.

— Я занималась французским и в лондонской школе, — объяснила Грэйния, — но там он был не в чести, и все удивлялись, зачем мне понадобился «вражеский» язык, на котором говорят люди, убивающие собственных сограждан.

— Мне это понятно, — заметил граф. — Но хоть англичане и находятся в состоянии войны с моей страной, я все же хотел бы научиться говорить по-английски, как настоящий англичанин.

— Зачем?

— Затем, что это может оказаться полезным.

— Ваш английский вполне хорош, если не считать отдельных слов, которые вы произносите неверно, а иногда ставите ударение не на том слоге.

— Отлично! — улыбнулся граф. — Пока мы вместе, вы поправляйте меня, а я стану поправлять вас. Идет?

— Конечно, — согласилась Грэйния, — а для полной беспристрастности разделим время и станем говорить то по-английски, то по-французски, чтобы все было по справедливости, без обмана.

— Интересно, кто окажется лучшим учеником, — сказал граф. — Мне думается, Грэйния, что вы способнее меня и получите первую награду.

Грэйния заметила, что он назвал ее просто по имени, а он в очередной раз прочитал ее мысли и сказал:

— Я уже не могу называть вас «миледи», ведь мы теперь слишком хорошо знаем друг друга, чтобы соблюдать условности.

— Мы впервые встретились сегодня утром.

— Неправда, — возразил он. — Я знал вас, и восхищался вами, и говорил с вами много ночей, а образ ваш оставался со мной в течение дня.