К чести Власия, должен признать, что один шанс на то, чтобы свести возникший конфликт к нулю, он мне дал, что для него, кстати, совершенно несвойственно. Я мог прийти, повиниться, обговорить условия, узнать размер виры и так далее. Короче, мог выйти из воды сухим. Да, с голым задом и упавшей до нуля самооценкой, но целым.

Вот только я его жеста не оценил совершенно, хуже того, счел его действия слабостью. И вот результат — он пришел в дом Мирослава с тем, чтобы забрать то, что ему причитается, а именно книгу Папюса (которую, к слову, мне отдавать было больше просто некому, поскольку заказчица в три дня сгорела от какой-то внезапной и неизлечимой болезни) и мою жизнь, короткую, бесполезную и бестолковую.

А самое поганое то, что я своими невероятно неразумными, не сказать, совершенно идиотскими действиями сделал так, что никаких шансов оправдаться мне не представлялось. У каждой моей ошибки имелись видоки, которые показали бы на то, что Власий находится в своем праве, спрашивая с меня ответ за причиненные им обиды. Короче — переиграл он меня. Вчистую. Шаг за шагом, ход за ходом. И очень быстро, за какие-то девять дней.

Мирослав знал, зачем давний недруг пришел в его дом, причем, к стыду своему, он даже не от меня выяснил подробности случившегося. Сначала я молчал, потому что считал себя самым умным, потом от того, что стыдно стало. Ну а под конец уже и смысла никакого не имелось, поскольку жить мне оставалось столько, сколько Власий отмерит. Вот только я последнего на пороге дома, который мне стал почти родным, увидеть не ожидал, думал, что он меня как-то по-другому прикончит.

Откуда мне было знать, что за полвека до этого мой наставник вместе с сотрудниками отдела прибил его единственного ученика, который затеял приносить жертвы кому-то из древних богов на Введенском кладбище, том, которое еще называют Чумным и Иноземным? Причем Власий при этом присутствовал, но сделать ничегошеньки не мог, поскольку заступничество привело бы его к собственной смерти. Он просто стоял и смотрел на то, как его наследника методично уничтожают, не давая тому ни малейшего шанса на искупление, а значит, и на жизнь.

— Он молод и глуп, — сказал наставник Власию, когда тот — высокий, грузный, щекастый — с приветствием вошел в дом.

— Павел был немногим старше и не сильно умнее, — ответил в тон ему наследник слуг Чернобога.

— Мой ученик не лил людскую кровь в тех ритуалах, которые остались в прошлом. И беду на наши головы не призывал.

— Просто он на такое неспособен, — возразил Мирославу Рогожин. — Для хорошей жертвы нужны воля, твердая рука и жажда власти. И талант! А твой щенок только щеки надувает да дальше собственного носа не видит. Я же дал ему возможность прийти, повиниться, в ноги мне упасть, прощение вымолить. Но нет, какое там! Причем не знаю даже точно, почему он не приполз — то ли из-за гордыни, то ли потому, что не понял ничего.

Мирослав глянул в мою сторону. Я это почувствовал, а не увидел, так как не было сил оторвать взгляда от пола. Меня ел стыд. Ей-богу, в этот момент мне более всего хотелось поскорее сдохнуть. Смерть была проще, чем все происходящее.

— Вообще не понимаю, чего ты с ним возишься, — продолжал тем временем эмоционально размазывать моего наставника по стене Власий. — Ни таланта, ни силы — ничего же нет. Так что, считай, я тебе вообще услугу оказываю. Никогда бы не подумал, что такое скажу, но вот — случилось.

— Вира, — помолчав, предложил Мирослав, — я заплачу тебе столько, сколько скажешь, и тем, чем пожелаешь. Я его наставник, Покон такое дозволяет.

— Вира, говоришь? — почесал гладко выбритый подбородок Рогожин.