— Думаю, это одно из самых волнующих деяний, которые мне приходилось когда-либо совершать, — ответил герцог. — Я никогда бы не мог представить, что буду иметь счастье слушать, как вы исполняете одну из моих собственных композиций!

Рядом с великолепным голосом профессиональной певицы голос Лавелы, столь юный и звонкий, поражал своей трогательной чистотой и свежестью.

Несомненно, когда она станет петь перед зрителями, среди которых будут принц и принцесса Уэльские, она вызовет благоговение в их душах.

Все будут поражены.

Он намеренно не говорил ни семейству Эшли, ни Марии Кальцайо, кто будет присутствовать среди гостей.

Он боялся, что Лавела станет заранее слишком волноваться.

Он опасался также расстроить Марию Кальцайо, которая по-прежнему не желала быть узнанной.

Поэтому он просто сказал им, что они будут выступать перед его гостями на рождественском празднике.

Такую же информацию получили и мамы тех детишек, которым предстояло выступать на сцене.

Для этих мам были предусмотрены места в партере.

Ночевать в Мур-парке останутся лишь пятеро из них.

Иные не могли покинуть других своих детей, еще слишком маленьких, чтобы выступать.

— Вы даже не представляете, какой переполох и возбуждение вы вызвали в деревне! — сообщила ему Лавела. — Как будто взорвалась бомба в самом ее центре!

В перерывах между репетициями Лавела подбирала наряды для детей.

Исполнять гимны они будут в своих собственных лучших костюмах.

Но она решила, что им следует еще сделать для себя маленькие венки из омелы , связанные сзади красными ленточками.

Они будут также держать маленькие букетики из омелы и падуба.

— Напрасно я придумала все это, — жаловалась она герцогу. — У меня уже все пальцы болят от выдергивания шипов из падуба!

— А я думал, ангелы не чувствуют боли! — поддразнил он ее.

— Значит, я явилась откуда угодно, только не с Небес! — возразила Лавела.

Им было очень весело на репетициях с Марией Кальцайо.

Герцог все время пребывал в таком приятном расположении духа, что порой забывал о своих проблемах в Мур-парке.

В первый вечер, вернувшись к себе в спальню, он по вмятине на кровати понял, что Фиона ожидала его там.

После этого он стал запирать дверь.

Кроме того, он переселил Фиону и Изабель Хенли из коридора, в котором была расположена его комната.

Это он поручил мистеру Уотсону.

Когда они вернулись после прогулки в экипаже во второй вечер их визита, мистер Уотсон с сожалением объявил им о необходимости перебраться в другие комнаты.

— Что вы имеете в виду? — дерзко спросила Фиона.

— Завтра прибывают две родственницы его светлости, миледи, — ответил мистер Уотсон.

— Какое отношение это имеет ко мне и к моей комнате? — решительно воспротивилась обиженная Фиона.

— Вашу комнату, как вы называете ее, миледи, — ответил мистер Уотсон, — всегда занимала бабушка его светлости, вдовствующая герцогиня, а комната, которую сейчас занимает леди Хенли, всегда принадлежала тетушке его светлости, маркизе Сифордской.

На это незваным гостьям нечего было возразить.

Фиона, конечно, пылала гневом.

Она уже давно злилась на герцога, так как ей все не удавалось поговорить с ним наедине.

Он успевал покинуть дом к тому времени, когда она спускалась вниз по утрам.

К ее изумлению, он никогда не возвращался к ленчу, несмотря на то что прибыло уже довольно большое количество гостей на Рождество.

Леди Бредон исполняла роль хозяйки, лишив Фиону этой привилегии.

Спускаясь к ужину после своего возвращения из Малого Бедлингтона, герцог старался появляться в гостиной, когда там было уже много народу.