Сидевшие в крайнем ряду тоже прильнули к окнам.

Верхом на заборе сидел мальчик и лепил, старательно уминая, снежок, которым время от времени замахивался на другого мальчика. Тот петлял по двору.

— Вполне вероятно, что это он! — сказал Макар Андронович.

— Который на заборе, Макар Андронович? — переспросил Валерий, добродушно улыбаясь. — Это же Хмелик. Мой пионер, — пояснил он.

— Очень кстати, что вы знаете его фамилию! — проговорил Макар Андронович обрадованно.

— Да не в том суть, — сказал Валерий. — Он же, во-первых, не стал бы кидать, а во-вторых…

— У вас могут быть на сей счет свои соображения, Саблин, — холодно ответил учитель, — но, прежде чем говорить, не худо б проверить.

Суровый тон, которым Макар Андронович прервал Саблина, никого не удивил. Еще в начале года передавалась из уст в уста история одного ученика 9-го «Б», одноклассника Игоря. Тот хорошо играл в шахматы, пылко «болел» за Смыслова и Петросяна и на этой почве сблизился с Макаром Андроновичем, который был тоже и игрок и болельщик. На переменах они частенько вперебой анализировали отложенные позиции шедшего в то время турнира. Но однажды географ не поддержал с учеником разговора.

«Не могу, — сказал он с сожалением, — уважать человека, который на немой карте принимает Рейн за Везер, а о Лорелее не слыхивал. Не могу уважать и не хочу притворяться!»

Случай этот произвел на ребят большое впечатление. В особенности непостижимым казалось то, что Макар Андронович обиделся за Лорелею, которая, в отличие от Рейна, к географии как будто не относилась, так что за нее впору было бы оскорбиться скорее уж Ксении Николаевне…

Итак, не было ничего удивительного, что строгий Макар Андронович был сух с Валерием, показавшим на днях довольно-таки нечеткие знания.

— Продолжим урок, — произнес Макар Андронович подчеркнуто бесстрастным голосом. — Сначала только попросим выйти из класса Кавалерчика.

— За что? — осведомился Кавалерчик, без особого, впрочем, недоумения.

— За попытку сорвать урок, — ответил учитель, — за безобразную выходку. Уяснили себе? — спросил он язвительно.

И Кавалерчик, не мешкая, покинул класс с такой непринужденностью, словно бы его отправили к нянечке за тряпкой.

А урок продолжался.

…Вечером Валерий выступил на заседании комитета комсомола и совета дружины. Он сказал то, что собирался, но, в общем, все вышло не так, как он загадывал наперед. Так как собрались за тем, чтоб организовать подготовку к диспуту на тему «Облик советского школьника», то долго намечали будущих основных ораторов. Намеченные, в словах, до комичного одинаковых, давали себе «самоотвод» и молили освободить от поручения. Поскольку они были главным образом из числа отличников, то намекали еще, что нагрузка может дурно отразиться на их успеваемости. Их уламывали. Кое-кто соглашался. Кое-кто упорствовал. В конце концов все изрядно утомились. Тут и получил слово Валерий.

— Коммунистическое воспитание — это воспитание правдой… — начал Валерий и остановился.

Слушали плохо — точнее, совсем не слушали. Шептались, перебрасывались записками. На миг он почувствовал себя беспомощным.

— Коммунистическое воспитание — это воспитание правдой, — повторил он с отчаянной решимостью.

Зинаида Васильевна ободрительно качнула головой. Как член редколлегии школьного радио, она присутствовала теперь на каждом заседании комитета.

— И вот, — продолжал Валерий, — это обязательно надо помнить.