Вскинув руки, Леонид с грохотом завалился на спину, ударился затылком и на секунду потерял сознание. Или на час..

В кабинет неслышно вошла Галина Юрьевна, села перед Гуровиным за стол.

— Яша, — устало проговорила она, — поезжай домой. Ты неважно выглядишь.

Яков Иванович подошел к висящему на стене зеркалу. Откуда-то из Зазеркалья на него глянуло постаревшее и посеревшее лицо с горькими морщинами у рта и мешками под глазами. Только глаза-маслинки оставались такими же, как много лет назад, даже белки не пожелтели от времени.

За этим пожилым человеком с живыми глазами маячила в зеркале фигура немолодой, погрузневшей женщины, которая когда-то много лет назад уложила его к себе в постель и с тех пор держала при себе на коротком поводке. А может, он ее держал — кто теперь разберет?

— Галя, — сказал вдруг Яков Иванович, — я все тебя хотел спросить: ты меня любила когда-нибудь? Галина Юрьевна удивленно вскинула брови:

— Бог с тобой, что за глупый вопрос? Мы столько лет вместе… И потом, я даже замуж не вышла.

— Неужели из-за меня?

— Конечно, — убежденно ответила Галина Юрьевна.

Она и в самом деле нисколько в этом не сомневалась, потому что в принципе не знала, что такое любовь. Она любила цитировать кого-то из классиков, кажется Бальзака: “Любовь — это когда двое смотрят не друг на друга, а вместе в одну сторону”. Как “Рабочий и колхозница” скульптора Мухиной. Как Владимир Ильич Ленин и Инесса Арманд. Как она сама, Галина Юрьевна Загребельная, и Яков Иванович Гуровин. Она не забивала голову синтезом и анализом человеческих взаимоотношений. Вместе работают и вместе спят, — значит, любят. Вместе спят, но вместе не работают, — значит, паскудно развратничают. Категория жен стоит особняком. Это домработницы, которым платят натурой. Что еще может быть общего у супругов, Галина Юрьевна по причине своего устойчиво холостяцкого положения не представляла.

— Галь, а если бы я вдруг потерял работу и здоровье, ты бросила бы меня? — продолжал допытываться Гуровин.

— Что-то ты сентиментальничаешь, Яков, — педагогическим тоном заметила Галина Юрьевна.

— А все-таки?

Загребельная пожала плечами:

— Нет, конечно.

Яков Иванович задумчиво поглядел на нее. Он вдруг почувствовал острую жалость к этой нелепой бабе с ее совковыми замашками и монастырскими убеждениями. С ее верой в собственную непогрешимость. С ее одинокой девической кроваткой и безупречно убранной квартирой.

— Иди сюда, — поманил он ее к себе. Галина Юрьевна покорно обошла стол, прижала голову своего старого и единственного любовника к животу. Наверное, и у нее в душе что-то дрогнуло, но она не умела это выразить словами. Она сказала:

— Я слышала, Дюков звонил.

— Да, приедет на собрание, — не сразу ответил расчувствовавшийся Гуровин.

— Ты готов?

— К чему?

— К собранию, к чему же.

— А ты?

— Всегда готова.

— Дай, дай, — ответил знакомый, но совершенно невозможный здесь голос.

Крахмальников открыл глаза, инстинктивно закрываясь руками.

Но бить собирались не его. Здоровые мужики с квадратными челюстями метелили следователя Андрея. Тот молча принимал удары и заискивающе улыбался.

Крахмальников потряс головой. Бред. Он, видно, еще не пришел в себя.

— Еще? — спросил квадратный у кого-то, кто стоял у Крахмальникова за спиной.

Леонид повернул голову и окончательно пришел к выводу, что бредит.