Он потянулся туда, где ядро Галактики расходилось тремя спиральными ветвями, неизмеримо огромными звездными течениями длиною в миллионы светолет. Взгляд его скользнул по внешнему краю среднего из этих Рукавов; где-то там, среди миллиардов других светил, затерялись земное Солнце и Центавр, звезда Барнарда, Вольф 359, Сириус, Эпсилон Эридана, 61 Лебедя и Процион [17] ; каждая система - цитадель и оплот Федерации. Ближние к Солнцу звезды, когда-то такие далекие, а теперь до них один прыжок, ибо два, или три, или четыре парсека - в Лимбе не расстояние… Как изменился мир! - подумалось ему. Конечно, не все Мироздание, но пространство, доступное человеку, та частица Галактики, где он способен передвигаться и жить, строить и разрушать, уничтожать и созидать… Мысль о разрушении, о неизбежном противоборстве с другими разумными расами, отдавала горечью.

    Внезапно он ощутил какую-то внешнюю силу, что подталкивала его к пропасти между двумя Рукавами. Усеянная звездами небесная сфера словно мигнула, сменившись беспросветным мраком; лишь немногие светила маячили где-то вдали цепочкой редких тусклых маяков. Эта картина была знакома Вальдесу, прожившему на Тхаре много лет - так много, что он уже не тосковал по небесам Земли, по лазурным водам океана и зеленому острову, на котором родился и вырос. Тхар, суровая планета на краю Провала, вошел в его сердце, чтобы остаться там навсегда; Тхар, родина его детей, земля камня, холода и почти беззвездного неба.

    Он слился с той силой, что помогала ему и влекла в этот мир. Теперь он чувствовал планету как средоточие ментальных импульсов, отчасти нечеловеческих: излучения мелких тварей, ящериц, змей и крыс, хищная алчность каменных дьяволов, страх завидевшей куницу белки, трепет птахи в когтях сокола… Но все это было лишь фоном более отчетливой картины, сотканной мыслями разумных; они змеилось, вились, переплетались в клубке ноосферы, окружавшей Тхар, и чудилось, что в нем не разобраться даже Владыкам Пустоты. Этот телепатический водоворот оглушил Вальдеса. Видимо, его восприятие было усилено извне - обычно ему удавалось сканировать лишь разум единственного человека, но не ментальную эмиссию толпы. В этом хаосе существовала нота, некий аккорд, который он никогда не ощущал - бесспорно разумное начало, но столь же отличное от человеческого, как камень от песка. Он знал, что спектры людей индивидуальны и что из них, как из мириадов отдельных частиц, складывается та огромная дюна, что в прошлом называлась общественным сознанием; ее цементировали общность языка, обычаев и целей, но не подобие разумов. Но, очевидно, тип мышления людей не был эталоном во Вселенной - сейчас он чувствовал множество неотличимых друг от друга ментальных полей, единых, как скала. Так, во всяком случае, ему казалось.

    Дроми, понял Вальдес. Общество более цельное и монолитное, чем человеческое, но лишенное гибкости и бунтарской закваски, что порождает пророков и гениев. Он не мог пересчитать пришельцев, что роились на Тхаре подобно муравьям, но, вероятно, их было великое множество, больше, чем оставшихся в живых людей. Это он осознал с полной определенностью - мощность ментальных сигналов дроми превосходила суммарное поле всех излучений, что шли от планеты.

    Он сосредочился на импульсах, принадлежавших людям. Их мысли были недоступны, но аура чувств и эмоций читалась достаточно ясно, и в ней он не нашел ни страха, ни безнадежности, ни отчаяния.