— Дядя, отец очнулся, — сообщил он Никите. — Он очнулся, смотри!

Борис медленно выпрямился и в замешательстве оглянулся на Ракоци, затем вновь повернулся к Ивану.

— Батюшка, как ты?

Тот широко зевнул, потянулся.

— Господи! Все болит. Голова, жилы. Что это было, а? — Иван сел, оправил кафтан и уставился на свой кулак, все еще удерживающий берилл, потом медленно разжал пальцы. — Ах, какой камень! — вырвалось у него. — Прогоняющий мрак, чудодейственный, ни с чем не сравнимый! Луч, сияющий в нем, и впрямь походит на меч архангела Михаила. — Полюбовавшись камнем с минуту, он сел поудобнее и поднял глаза. — Ты угодил мне, венгр.

— Я рад, государь, — просто сказал Ракоци и добавил: — Эти слова для меня — великая честь.

Борис, внимательно за ним наблюдавший, дал знак стражникам отойти за колонну.

— И воздано будет по чести. — Иван, возвысив голос, обратился к собравшимся: — Сей человек весьма успевает в том, в чем нимало не успеваете вы. А посему с этих пор вам, как и всем моим подданным, надлежит относиться к нему как к самому именитому из бояр. — Он снова глянул на Ракоци. — Королю Стефану будет ведомо о твоих славных делах.

— Государь слишком милостив. — Ракоци поклонился.

Иван медленно встал на ноги, властно вздымая услужливо поданный ему жезл. Невозможно было представить, что лишь минуту назад он корчился в сильном припадке. Бояре смолкли, забыв закрыть рты, и в тронном зале установилась не нарушаемая ничем тишина.

— Ты сумел услужить мне, венгр, — громко сказал царь. — Горе тому, кто об этом забудет. Знай, твое усердие не останется без награды, и ты получишь ее, как только я решу, чем тебя одарить.

На этот раз Ракоци промолчал и только склонил голову, лихорадочно размышляя, как уклониться от обещанных милостей, ибо знал цену монаршей любви. Поднимая глаза, он перехватил взгляд Бориса, в котором светилось сочувственное понимание.

— Твой дар станет сердцем моей сокровищницы, — объявил Иван, снова садясь, и поманил к себе Годунова. — Забери у него укладку, Борис. Я сам положу в нее камень.

Тот, пока исполнял приказание, успел послать Ракоци еще один предостерегающий взгляд.

Иван заботливо огладил шкатулку.

— Тебя ждет воистину щедрое вознаграждение, — повторил почти шепотом он.

Ракоци, так и не придумавший, как уклониться от царских щедрот, вновь склонил голову.

— Мне ничего не надобно, государь. Служить двум таким великим правителям, как ты и король Стефан, уже само по себе и награда, и честь.

Упоминание о польском соседе вызвало на губах Ивана усмешку.

— Похвальное рвение, — кивнул иронически он и поерзал на троне, оглядывая перешептывающихся бояр. — Любому правителю лестно иметь таких слуг. — Царь усмехнулся еще раз. Тут на глаза ему попался царевич, все еще забавлявшийся с диадемой. — Тебе возвратят твою вещь.

— В этом нет необходимости, государь, — поспешно сказал Ракоци. — Царевич может оставить ее себе, как подарок.

Он хотел рассыпаться в завершающих встречу любезностях, но царь уже не глядел на него и говорил с Годуновым.

* * *

Письмо Анастасия Шуйского к отцу Погнеру, написанное на греческом языке и доставленное последнему глухонемым челядинцем.

«Почтенному иезуиту, возглавляющему польское посольство в Москве, шлет искренние приветствия и предлагает союз для взаимного блага некий о многом осведомленный подданный русского государя, обеспокоенный ситуацией, складывающейся при московском дворе.