Поскольку я старалась убедить его, привлечь к Констанце, я в первый раз рассказала ему, как она принимала участие в моих поисках его, как она по моей просьбе звонила и писала.

– Она ждала твоих писем почти столь же страстно, как и я, Френк. Каждое утро, когда приходила почта, она клала мне письма на столик, где мы завтракали. Все были очень добры ко мне и много писали: Мод, Стини, Векстон, Фредди – все слали мне письма. Констанца, конечно же, знала их по почерку. Так что она знала, когда твои письма не приходили. Она была так мягка и добра ко мне. Она клала пачку их рядом с моей тарелкой. Порой она целовала меня или гладила по голове… Френк, что ты делаешь?

– Ничего, прости меня. Встречные фары ослепили меня. Я сброшу скорость. Продолжай.

– Больше ничего особенного. Просто… о, как мне хотелось бы, чтобы ты увидел ее. Какой она могла быть настоящей!

– Я предпочитаю видеться с ней сейчас.

– В самом деле? Я хочу, чтобы ты полюбил ее, Френк.

– Рассказывай дальше. Чем еще вы занимались?

– Ну, мы прогуливали Берти – каждый день, ты знаешь. Разве что, конечно, Констанца находилась в отлучке. Она возвращалась после дел, тормошила меня, и мы выбирались гулять. Да, мы останавливались по пути и опускали мои письма в почтовый ящик в холле. Затем мы шли в парк и…

– Как все обычно! – Он улыбнулся. Наступила секундная пауза. – И ее часто не бывало дома? Кто тогда приносил письма? Кто отправлял их? Что ты чувствовала при отсутствии всех этих ритуалов?

– Не могу припомнить. – Я зевнула. Меня снова клонило в сон. – Почту приносила горничная Мэтти, которая знала, как шарить по карманам. Я любила ее. Она ушла от нас в конце войны. Что же до Берти, мне не позволялось гулять с ним в одиночку, так что со мной выходила одна из гувернанток. И все было так же: мы опускали письма в холле и шли в парк. Без Констанцы было скучно.

– Вероятно, тебе было одиноко. Такая огромная квартира. Горничные, гувернантки, которые приходят и уходят…

– Я не чувствовала одиночества. Я очень много читала. Френк, уже поздно. Где мы?

– Почти на месте. – Он притормозил машину. И нахмурившись, не сводил глаз с дороги впереди. – Когда мы будем на месте, – как-то странно сказал он, – покажи мне почту… тот почтовый ящик в холле, ладно? Я хочу увидеть… откуда ты посылала мне письма. Представить тебя там. – Он сделал паузу. – Да, и ты покажешь мне ту библиотеку, хорошо? Это мне тоже интересно. Я хочу сам все увидеть.

Я показала ему почтовый ящик в холле, но библиотеку показывать не стала, по крайней мере, в эту ночь. Я сказала, когда мы вышли из лифта и оказались у дверей квартиры:

– Что-то очень тихо, слишком тихо для вечеринки. Тебе не кажется, что мы запоздали?

Тишина стояла потому, что не было никакой вечеринки. Все гости ушли несколько часов назад. Все, кроме одного. Когда мы вошли в гостиную, Констанца сидела в одиночестве в компании Бика Ван Дайнема. Впервые в жизни он рыдал так, что мог разжалобить камень. Он и сказал нам: Бобси погиб.

– Говорят, что он покончил с собой, – ровным, безжизненным голосом наконец сообщил Бик. – Это неправда. Это был несчастный случай. Он вечером был здесь. Я говорил с ним. Он не мог покончить с собой. Он мой близнец. Я-то знал бы!

Если это не было самоубийством, то довольно странным несчастным случаем. Бобси побыл на вечеринке у Констанцы, ушел около десяти и на скорости больше ста миль погнал по скоростной трассе Лонг-Айленда.