Я смотрела на фотографию: она была в новинку для меня, и Констанца в самом деле выглядела потрясающе. Юная Констанца лежала, приняв соответствующую позу на, кажется, похоронных дрогах, задрапированных складками плотного белого материала, скорее всего сатина. На виду были только ее руки, в которых она держала цветок, и голова. Все ее тело было будто утоплено в складках материала, напоминающего саван. Ее черные волосы – тогда они были длинными, я никогда не видела Констанцу с длинными волосами – были зачесаны наверх и убраны в небрежную прическу так, что вдоль лица спускалось несколько прядок.

– А вот еще одна, посмотри… – И Виккерс протянул мне фотографию из разряда «семейных снимков».

Я сразу вспомнила его. Он был снят в Венеции в 1956 году. Констанца и группа ее друзей стоят около Большого канала: за ними без труда можно различить очертания церкви – Санта-Мария-делла-Салюте. Группа элегантных людей в светлых летних нарядах. В ее составе были легендарные близнецы Ван-Дейнемы, обоих сейчас нет в живых. За мгновение до того, как щелкнул затвор фотоаппарата, помнилось мне, близнецы дурачились, перекидываясь панамой. С самого края группы, слегка отдалившись от нее, стояли фигуры двоих молодых людей. Все вокруг было залито золотым венецианским светом, но они отошли в тень церкви: высокий темноволосый человек с замкнутым и сосредоточенным выражением лица и молодая женщина, на которую он смотрит.

Она тоже отличалась высоким ростом, у нее была стройная фигура. Пряди ее распущенных волос лежали поперек ее лица; солнце Венеции заставило их отливать густым золотом. Волосы закрывали лицо и мешали рассмотреть его черты. Она отвернулась и от камеры, и от мужчины в темном костюме. Она выглядит, подумала я, словно готовая сорваться в полет птица – эта молодая женщина, которой когда-то была я.

Мне было тогда двадцать пять лет. Я еще не была влюблена в мужчину, стоящего рядом со мной, но чувствовала в тот день, что, возможно, любовь придет ко мне. Я не хотела смотреть ни на фотографа, ни на этого мужчину, ни даже на саму себя. Молча, без комментариев, положив снимок, я повернулась к Виккерсу.

– Конрад, – в упор спросила я, – где Констанца?

Он стал увиливать от ответа. Он дергался и извивался. Тем не менее сделал, как обещал, несколько телефонных звонков, но – к моему искреннему удивлению – не получил ответа, все они оказались впустую. Похоже, никто не имел представления, где находится Констанца, что само по себе было достаточно странно – но еще не давало оснований для тревоги. Констанца, предположил он, могла неожиданно сорваться с места, она всегда так делала – она ведь всегда была непредсказуемой, не так ли?

– Боюсь, ничем не смогу тебе помочь. Видишь ли, в течение почти года она практически не попадалась мне на глаза. – Он помолчал, оценивающе глядя на меня. – Понимаешь, она стала вести себя как-то странно, превратилась едва ли не в затворницу. Она больше не устраивала приемов – вот уже несколько лет. И если ты приглашал ее… ну, словом, ты никогда не был уверен, придет ли она.

– Затворницей? Констанца? – Что-что, а подобное определение к ней никак не подходило.

– Может, это не совсем точное слово. Не в полной мере затворницей. Но все это было странно – решительно странно.