Она говорила это с большим воодушевлением, переводила свой вдохновенный взгляд с одного на другого, но собравшиеся ничего ей не отвечали - хранили прежнее молчание, и по прежнему страшно, неутомимо завывал за этими стенами ветер. Наконец, после долгого молчания, выступил вперед король-колли взгляд его по-прежнему был печальным, даже и слезы в его глазах стояли тогда Эльга вспомнила слова куклы о том, что все они обречены, и только обманывают (да и то безуспешно) - тешат себя надеждой, что этот таинственный Михаил может остановить великую тьму. И король промолвил тогда:

- Что же - если вы чувствуете, что сможете там что-то сделать, так идите. Нам же с вами идти не зачем - это ничего не изменит... Мы останемся здесь. Мы будем вспоминать былое. Мы будем ждать...

Тогда Эльга почувствовала, что, если останется здесь еще хоть ненадолго, то ей уже будет очень тяжело уходить - и так-то нелегко было распрощаться со своей сестренкой куклой, сказать ей обычные в таком случае слова уверенность в том, что новая встреча не за горами. Затем к ней и к Михаилу подбежали те же волки, которые несли ее и раньше - теперь они, кажется, немного поправились: покушали с пиршественного стола. Михаил так легко взобрался на волчью спину, будто каждый день это делал. На самом же деле, он просто ничего не замечал, а вернее - все внешнее перестало для него быть значимым. Вспомнив одно из видений детских снов, он уже погрузился в них - и те давние, многие годы пролежавшие под темной завесой воспоминанья всплывали теперь пред ним так ярко, будто только что произошли...

Он видел все то, что видела на завешивающих окна полотнах Эльга, но только живое, составляющее с ним единое целое - вновь и вновь видел он ту, которой писал те стихи, и все не мог понять, как мог забыть. Волки несли их сквозь завывающие, вьюжные вихри, сквозь мрак, а он скрипел зубами, и стенал, и страстно, зная, что его мольбы ничего не изменят, молил, чтобы того бреда, в котором он прожил все последнее время, на самом деле не было чтобы все вернулось. И вот он видел с одной стороны, то светлой; с другой себя - дрыгающегося на грязной кухне, блюющего, матерящегося, уже не человека, не животного - просто кусок прогнившей, мерзкой плоти.

И вот, сквозь снежные вихри впереди стали проступать блеклые огни, на этом месте волки остановились, ссадили своих наездников, и в одно мгновенье растворились в темени. Эльга подошла, взяла Михаила за руку, и стремительно пошла, едва ли не побежала, навстречу этим огням:

- Сейчас мы войдем в наш город. Ох, знаете, если бы я одна была, то мне было бы страшно, потому что там этот карлик Иртвин - ведь он мне еще две загадки задать должен, а с вами мне совсем не страшно. Этот Иртвин к нам и близко не подойдет...

Однако, она ошиблась - как только их ботинки застучали по обледенелой мостовой, этот похожий на разодранный и потемневший кусок мяса карлик выступил из беспросветной тени между домами, и что было уж совсем дико несколько не смущаясь Михаила, перехватил своей каменной ручищей Эльгу у запястья. На его морде застала отвратительная, безумная усмешка - он что-то долго бормотал под свой спускающийся ниже подбородка нос, а затем громкой скороговоркой отчеканил:

- Она придет не с края с земли,

Не с этого мрачного неба,

Ты ближе, ты ближе давай-ка взгляни

Рука - каравай тепла хлеба.