— Значит, ты веришь профессору? Хочешь сказать, что он на уровне?

— Я ничего не говорю. Просто размышляю вслух.

— Нет, неправда,— настаивала она.— Если моряки его принимают, значит он на уровне. Ты это и говоришь. Если так, то зачем китайцы ползают тайком ночью вдоль ограды, зачем собака, бросающаяся на людей, зачем спрятанная в траве проволока?

— Я могу только предполагать. Вероятно, он просил своих рабочих держаться подальше от этих мест, и им известно о собаке и сигнальной проволоке. Я не говорю, что наверняка видел там его китайцев-рабочих, я это только предположил. Если что-то серьезное и секретное происходит на той стороне острова, не забывай, что секреты могут быть раскрыты как теми, кто просочится наружу, так и теми, кто проникнет внутрь. Моряки могут разместить нескольких своих агентов высокого класса на этой стороне, чтобы следить, как бы никто не выбрался оттуда. Возможно, профессору все это известно — я лично так считаю. Мы слишком много секретов выдали коммунистическому лагерю за последние десять лет, исключительно из-за промахов службы безопасности. Правительство могло учесть эти уроки.

— Но мы-то здесь при чем? — безнадежным тоном спросила она.— Все так... так страшно запутано. Как ты объяснишь попытку тебя покалечить?

— Никак. Но чем больше я об этом думаю, тем вернее склоняюсь к мысли, что я в этой игре всего лишь скромная пешка. А пешками обычно жертвуют ради победы.

— Но почему? — продолжала настаивать она.— Почему? Да и зачем такому безобидному старому олуху, как профессор Уизерспун...

— Если этот безобидный старый олух — профессор Уизерспун, то я — королева красоты.

Почти минуту был слышен лишь шорох прибоя и шелест ночного ветерка в листве.

— Я больше этого не вынесу,— устало произнесла она наконец.— Ты сам говорил, что видел его по телевизору и...

— И он просто точная копия того, что я видел,— согласился я.— Может быть, он и Уизерспун, только не профессор археологии. Он — единственный человек из всех, кого мне довелось встречать, который разбирается в археологии еще хуже меня. Поверь мне, это точно.

— Но он так много знает об этом...

— Ничего он не знает. Попытался вызубрить пару книжек о Полинезии и археологии, но, готов поспорить, не дочитал ни одной и до половины. Он не добрался даже до того места, где говорится, что в этих местах нет ни гадюк, ни малярии, про которые он нам все уши прожужжал. Вот почему он не хотел, чтобы ты заглядывала в его книги. Боится, что ты узнаешь больше него. На это много времени не надо. Он болтает об извлечении керамики и деревянных объектов из базальтовых пород, то есть застывшей лавы, которая раскрошила бы одно и испепелила другое. Он всерьез рассуждает об определении возраста деревянных экспонатов, опираясь на опыт и знания, а любой школьник знает из физики, что возраст с высокой точностью можно измерить по содержанию радиоактивных изотопов углерода в дереве. Он дал мне понять, что эти экспонаты извлечены с самой большой глубины, со ста двадцати футов, а я полагаю, что наберется миллионов десять человек, которым известно о находке останков скелета десяти миллионов лет давности, который извлекли из угольной шахты на Тосканской возвышенности с глубины 600 футов. Это случилось три года назад. А по поводу идеи использовать в археологических раскопках взрывчатку вместо заступа и лопаты лучше не распространяйся поблизости от Британского музея. Все старикашки попадают, словно кегли.

— Но как же все эти предметы старины и редкости, которые у них есть.