– Вот как? – с расстановкой произнес следователь и принял из рук посетительницы письмо. – Стало быть, вы передумали искать убийцу? Как быстро у вас переменилось мнение! Любопытно было бы узнать, что на самом деле движет вами и вашей матерью. Впрочем, вероятно, вы не настроены мне этого говорить – я это читаю на вашем лице, – и посему вынужден вас огорчить. Делопроизводство в связи с подозрением в убийстве – это вам не игра в бирюльки, сударыня! Нельзя сегодня обвинить человека в убийстве, а назавтра передумать. Машина уже запущена, и, пока я не докопаюсь до истины, я не могу закрыть этого дела. Так что, увы, принужден вас разочаровать. Расследование убийства, подчеркиваю, убийства вашего брата Анатолия Ефремовича Боровицкого продолжается.

Зина еще плотнее сжала губы, так что они превратились в тонкую ниточку, и вышла вон с гордо поднятой головой. Экий сухарь, сущий болван. А ведь она, грешным делом, подумывала о нем как об ухажере! То-то был бы муж!

Странно, что она не прибегла к угрозам. Например, привлечь в помощь могущественного родственника, тестя покойного Анатолия господина Гнедина. И что же такого могло случиться в злополучном семействе за это время? Почему, почему им теперь во что бы то ни стало надо не признавать Розилии? Даже ценой истины в раскрытии убийства? Да и сама арестантка поразила Сердюкова чрезвычайно. В какой-то момент ему самому стало казаться, что в его кабинете повеяло чертовщиной. Она или не она? Если не она, то откуда знает детали быта Боровицких? Ну, положим, действительно могла подслушать разговоры в лечебнице. А если это она, Розалия, то как она могла быть и одновременно не быть в Петербурге? Или её тетка тоже врет? И если это Розалия, то Желтовский точно должен был её признать. А он не признал. Или признал и тоже сделал вид, что не узнал? А ему зачем темнить? Боровицкие вот поменяли свое мнение, отказались от прежних показаний. Так, может, и он изменит? Надо бы еще раз с ним потолковать.

От потока взаимоисключающих положений в голове Сердюкова загудело. Он потряс головой, словно желал уложить мысли в определенном порядке. Так дети трясут круглые жестяные коробки со слипшимися монпансье. Может, и завалилась куда-нибудь дельная мыслишка?

Глава двадцать восьмая

Пока Желтовский изобретал повод, чтобы снова навестить следователя и попросить о новом свидании с горбуньей, Сердюков явился к нему сам. Впрочем, после визита Боровицких весть о том, что они поменяли свои показания, уже не явилась для Сергея неожиданной новостью. Теперь предстояло понять, как самому вести себя, знает ли Сердюков о венчании или только притворяется, что ему неведомы подлинные помыслы семейства Боровицких.

– Насколько я полагаю, господин следователь, при нынешних запутанных обстоятельствах вы предлагаете мне еще раз увидеться с подозреваемой и тем самым решить ваши сомнения, – уточнил адвокат, выслушав полицейского.

– Именно так, именно так, сударь, – Сердюков слегка поклонился. – Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы безотлагательно еще раз встретились с нашей таинственной арестанткой.

– Таинственной? – подивился Желтовский. – Да что же в ней такого таинственного?

– Сам не могу понять. Но только в какой-то момент и мне стало казаться, что в моем кабинете находится уже совершенно иной человек. Вы не припоминаете за госпожой Киреевой таланта лицедейства?

– У неё было много талантов, но такого не припоминаю. Хотя если она изменилась до неузнаваемости…

– Позвольте, значит, вы все же предполагаете, что горбунья может оказаться Розалией Киреевой?

– Не знаю, что вам и сказать.