Глава 15

Он пошуршал пачкой, вынул оттуда последнюю сигарету — кривую, морщинистую, как стариковский палец, — сунул ее в угол рта и чиркнул зажигалкой, между делом подумав, что опять стал слишком много курить пожалуй, даже больше, чем в незапамятные времена, когда еще не начал вести здоровый образ жизни. Все его старые дурные привычки вдруг вернулись, неожиданно властно заполонив организм. Он снова начал грызть ногти, бормотать себе под нос, ведя нескончаемый спор с невидимым оппонентом, и мастурбировать в ванной. Что ж, это было вполне объяснимо: в силу некоторых независящих от него обстоятельств о здоровом образе жизни на время пришлось забыть.

За окном по-прежнему не было ничего интересного. Пустой, все еще выглядевший необжитым двор медленно раскалялся под лучами послеполуденного солнца. На крышах припаркованных автомобилей дрожали злые солнечные блики; островки пыльной травы тихо погибали, рассеченные на части сабельными шрамами протоптанных наискосок тропинок. В покосившейся дощатой песочнице лежало забытое пластмассовое ведерко, казавшееся с высоты шестого этажа красным пятнышком на серовато-желтом фоне Угол песочницы, обращенный к тройному разновысокому турнику, выглядел поврежденным; даже отсюда, сверху, на нем был виден свежий скол.

Большое кровавое пятно под турником кто-то старательно припорошил сухой землей, но с высоты его очертания все равно превосходно просматривались. «В конечном итоге кровь всегда уходит в землю, — подумал он, нервно затягиваясь сигаретой. — Да, кровь… Кровь, плоть и кости — вот и все, что остается от человека после того, как его дух покидает тело. Именно дух, а не какие-то выдуманные яйцеголовыми кандидатами наук электрохимические процессы, делает эту груду костей и мяса живой. В один прекрасный день дух уходит прочь, ни разу не оглянувшись на свою медленно разлагающуюся тюрьму. Тогда тело превращается в пищу для мух и червей, а в конечном итоге — в удобрение для травы и деревьев, то есть опять же в пищу».

— Почему? — глухо пробормотал он, прикладывая разгоряченный лоб к прохладному пыльному стеклу. — Почему червям? Почему не мне?

Он понял, что снова разговаривает сам с собой, и скрипнул зубами. Во дворе по-прежнему было тихо и безлюдно.

Нужно было что-то делать. Вынужденное бездействие томило его и, кроме того, было очень опасным. Он прекрасно это понимал, но не знал, что именно следует предпринять в подобной ситуации. Пустая пыльная квартира давила со всех сторон, как будто это был тесный гроб — казенный гроб, в котором его, несомненно, скоро похоронят, если он не найдет выход из создавшейся ситуации.

Он замычал от обиды и отвернулся от окна. То, что он увидел, навевало дикую тоску.

Просторная, оклеенная дешевыми обоями комната была пуста, если не считать валявшихся на полу окурков, нескольких пластиковых бутылок из-под пива и стоявшей в углу продавленной раскладушки, накрытой шерстяным солдатским одеялом. Обои, судя по всему, были те самые, которые наспех налепили строители перед сдачей дома в эксплуатацию; на синем солдатском одеяле виднелся темно-бурый, почти черный отпечаток утюга. В пустой кухне натужно гудел и щелкал облупленный, побитый ржавчиной малогабаритный холодильник. Владимир Эдгарович не знал, как назывался этот древний агрегат: табличка с названием исчезла с его дверцы задолго до того, как Коломиец переступил порог этой пыльной однокомнатной норы.

Из-за отсутствия мебели побеленный потолок казался намного ниже стандартных двух пятидесяти. Временами Коломийцу казалось, что эта штуковина постепенно, незаметно для глаза опускается, как рабочая пластина гигантского давильного пресса. Из середины потолка торчали забрызганные побелкой концы оголенных электрических проводов.