— Паяц на паяце, — тихо продолжал андат, чтобы никто кругом не слышал, кроме поэта с Маати. — Не забывай об этом. Все, что ты видишь — одна долгая, затянутая пьеса, которую никто не сочинял, никто не ставил и не продумывал. Поэтому они то и дело скатываются к братоубийству. Случай не новый, все более-менее знают, чего ожидать. Только делают вид, будто один хайский сын лучше другого.

— Тихо, — шикнул поэт, и андат изобразил извинение, но, едва Хешай-кво отвернулся, подмигнул Маати. Поэт говорил мало. Он был угрюм с самого утра, когда они вышли в дождь из его дома. По ходу аудиенции его физиономия мрачнела все больше и больше.

Два огнедержца предстали перед хаем, дабы тот рассудил их спор об одном пункте городского закона, и правитель призвал древнюю старуху по имени Ниания Тосогу, придворного летописца. Та что-то долго и еле слышно бубнила, пересказывая полузабытые хроники летних городов, восходящие к первым дням Хайема, когда Империя еще не угасла. Потом, без видимой связи с происходящим, она огласила решение, которое, похоже, не устроило никого. Когда огнедержцы сели, встал пожилой гальт в одеждах цвета зелени с бронзой. Вместе с ним вперед вышла девушка одних лет с Маати или чуть старше. Ее платье было тех же тонов, что и у гальта, но если старик держался с глубоким почтением, выражение лица и рук девушки граничили с высокомерием. Даже поклон вышел у нее заносчиво — подбородок вздернут, бровь выгнута.

— А вот она паршиво играет! — прошептал Бессемянный.

Хешай-кво пропустил его слова мимо ушей и наклонился вперед, не сводя глаз с просителей. Андат, наоборот, подался назад и следил за хозяином не менее внимательно, чем за странной парой.

— Марчат Вилсин, — на весь зал, как актер со сцены, проговорил хай Сарайкета. — Я прочел твое прошение. Не припомню, чтобы Дом Вилсинов прежде участвовал в скорбном торге.

— Суровые времена настали в Гальте, повелитель, — ответил Вилсин и принял позу, хотя и официальную, но с некой толикой попрошайничества. — Столько чайников еще нужно наклепать…

По толпе пробежала волна смеха; хай дал понять, что шутка услышана. Хешай-кво насупился больше прежнего.

— Кто будет представлять ваш Дом на переговорах? — спросил хай.

— Я, высочайший, — ответила девушка, делая шаг вперед. — Лиат Чокави, помощница Амат Кяан. Она просила меня заменить ее на время отъезда и провести эту сделку.

— Женщина, которую вы представляете, здесь присутствует?

Старый гальт скривился, но без колебаний ответил:

— Так точно, повелитель. Правда, она очень плохо владеет хайятским языком, но у нас есть переводчик на случай, если вы пожелаете с ней поговорить.

— Пожелаю, — сказал хай. Взгляд Маати переметнулся в толпу, на молодую женщину в шелковом одеянии, которая вышла вперед, опираясь на локоть приятного круглолицего человека в простой темной одежде слуги. Глаза женщины были неестественно бледными, кожа — отталкивающе белой. Ее одежда была скроена так, чтобы прятать выступающий живот. Хешай напрягся и подался вперед со смешанным чувством на лице.

Островитянка поравнялась с гальтом и его юной помощницей, улыбнулась и кивнула им по указке толмача.

— Ты явилась сюда с просьбой о помощи, — произнес хай нараспев. Женщина впилась в него взглядом, как дитя при виде огня. Маати показалось, будто ее околдовали. Переводчик что-то прошептал ей на ухо, и она на миг отвлеклась, чтобы ответить, но сразу продолжила разглядывать хая.

— Повелитель, — произнес переводчик. — Моя госпожа, Мадж Тониаби из Ниппу, благодарит за великую честь быть представленной вам и за помощь в сей нелегкий час.