Дворцы возвышались на холме отдельным, внутренним городом, обиталищем небожителей. Запахи сточных канав, пота и жаркого из чайных домиков здесь исчезали, сменяясь ароматами садов и благовоний. Дорожки из каменных становились мраморными, песчаными или гравийными, песни попрошаек перетекали в невольничьи напевы, почти не теряя мелодии. Залы собраний стояли либо пустые и темные, либо подсвеченные изнутри, словно лампады. Слуги и рабы сновали по дорожкам с тихой деловитостью муравьев, а люди утхайема, в одеждах, пламенеющих как закат, толпились в освещенных двориках, разыгрывая друг перед другом позы придворных политиканов. «Спорят, — догадался Ота, — кому выпадет честь затравить сына Удуна».

Притворившись гонцом, он спросил у одного из слуг дорогу и вскоре оставил дворцы позади. Путь пролегал в темноте, тропа петляла между деревьями. Позади еще виднелись утхайемские чертоги, но уединенное жилище поэта было в стороне. Ота прошел по деревянному мосту через пруд, и перед ним открылся простой, со вкусом выстроенный дом. На верхнем этаже горел свет. Фасадная сторона нижнего была настежь открыта, словно сцена, посреди которой на стуле, обитом бархатом, сидел юноша. Маати Ваупатай.

— Ну и ну, — тихо произнес кто-то. — Не каждый день к нам заходят громилы с пристани. Чаю попить, или по какому другому делу?

Андат Бессемянный сидел на траве. Ота немедленно изобразил позу извинения.

— Я пришел повидать Маати-тя, — произнес он с запинкой. — Мы… он и я…

— Эй! Кто тут еще? — выкрикнул другой голос. — Назовись!

Бессемянный искоса оглянулся на дом. По ступенькам, грохоча, спускался тучный человек в буром одеянии поэта. За ним шел Маати.

— Я — Итани из Дома Вилсинов, — ответил Ота. — Зашел проведать Маати-тя.

Поэт, приближаясь, сбавил шаг. На его лице выразилась смесь тревоги, неодобрения и какой-то странной радости.

— Ты явился… к нему? — переспросил Хешай, кивая за спину. Ота ответил утвердительной позой.

— Мы с Итани познакомились на высочайшем слушании, — сказал Маати. — Он обещал показать мне набережную.

— Правда? — спросил Хешай-кво, и его неудовольствие как будто уступило радости. — Что ж… Как, говоришь, тебя? Итани? Ты хоть понимаешь, с кем идешь гулять? Он ведь у нас птица важная, даром что молодой. Так что побереги его.

— Конечно, Хешай-тя, — ответил Ота. — Поберегу.

Поэт смягчился, полез в рукав платья, пошарил там и протянул что-то Оте. Тот в нерешительности шагнул вперед и подставил ладонь.

— Я тоже когда-то был молодым, — произнес Хешай-кво и подмигнул. — Так что очень уж с ним не цацкайся. Немного приключений ему не помешает!

Ота почувствовал, как в руку легли две небольших полоски, и согнулся в благодарном поклоне.

— Кто бы мог подумать, — задумчиво вымолвил Бессемянный. — Наш чудо-ученик начал интересоваться жизнью.

— Прошу, Итани-тя, — Маати подошел и взял Оту за рукав. — Ты и так слишком любезен. Нам пора. Твои друзья заждались.

— Да-да, — ответил Ота. — Идем.

Он принял позу прощания, на которую тут же ответили: поэт — рьяно, андат — медленно и задумчиво. Маати первым отправился через мост.

— Ты меня ждал? — спросил Ота, отойдя на достаточное расстояние. Поэт и его раб все еще наблюдали за ними, но слышать уже не могли.