– О Господи, дай королеве доносить младенца и благополучно разрешиться, – пробормотал Ренар.

Руй Гомес устремил на него полупрезрительный взгляд. – Вам скорее следует молиться о том, чтобы мы захватили леди Нилсон и ее бастарда!

***

В трюме корабля воняло рыбьим жиром. Днище было скользким от крови и серебристой чешуи. Но Гейбриел и Стюарт почти не замечали неудобств и дурных запахов своего временного обиталища: слишком велико было напряжение. Они чутко прислушивались, не раздадутся ли звон якорной цепи и поскрипывание такелажа – верные признаки того, что они держат курс от Саутуоркской пристани к Ла-Маншу.

Они открыто вошли в Саутуоркский собор через главный вход. Стюарт исповедался епископу Винчестерскому, Гейбриел – клирику рангом пониже, но оба покинули исповедальни в одеждах послушников, низко надвинув капюшоны на лица, чтобы скрыть отсутствие тонзур. Из собора они вышли через боковую дверь, ведущую из ризницы.

Стюарт знал за собой эту способность принимать быстрые и верные решения: только наглый шантаж и страх перед разоблачением временно лишили его возможности думать и строить планы с природным умом и мудростью, привлекшими в свое время Пиппу к нему… в дни безмятежного счастья. И теперь, услышав грохот якорной цепи и топот ног матросов, поворачивавших кабестан 5, ощутив, как дрогнуло судно, он снова почувствовал нечто вроде прежней гордости и уверенности в себе. Он перехитрил шпионов и спас Гейбриела. Пиппа – на попечении Лайонела Аштона, человека, поклявшегося ее защитить. И теперь она свободна от предавшего ее мужа. Их брак расторгнут.

Он легонько погладил руки Гейбриела, крепко сжимавшие лиру. Сначала они отплывут на остров Джерси, где глубокие воды Ла-Манша, славятся богатыми уловами, где рыбаки солят рыбу в тех бочонках, которые сейчас подпирают спину Стюарта. Там они наймут маленькое суденышко, которое переправит их на побережье Франции. Дальше их ждет Италия. Отныне никто не посмеет их преследовать.

Пиппа пробудилась от тревожного сна, едва на лицо упал лунный свет. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, угнетаемая лишь привычным безотчетным страхом, мучившим ее так долго. Но почти сразу же вспомнила, что у страха все-таки есть имя. И лицо. Она знала о нем все, а следовательно, его и страхом-то больше назвать нельзя. Вот так.

Она коснулась живота. Ничуть не изменился, все такой же плоский. Даже впалый, если лечь на спину. Но в нем уже зародилась жизнь. Жизнь, которую влили туда с семенем Филиппа без ее согласия… тайком…

Она попыталась представить физиономию Филиппа, но образ мгновенно рассеивался, едва начиная принимать очертания.

Услышав донесшийся с пола звук, Пиппа осторожно повернула голову. На груде соломы, покрытой одеялами, сидел Лайонел. Пиппа затаила дыхание, не зная, почему не хочет показывать, что проснулась. Просто не желает, и все.

Он осторожно встал, очевидно, боясь ее разбудить, и тихо подобрался к лужице лунного света под незастекленным круглым окном, прорезанным высоко в стене. Оказалось, что Лайонел полностью одет, если не считать плаща.

Она не сводила глаз с его напряженной" спины, линий сильной шеи, очертаний профиля. Он поднял голову к луне, словно искал тепла в ее бледном сиянии, и Пиппа поняла, что Лайонел думает о сестре. Воскрешает в памяти собственную беспомощность перед лицом ее смертной агонии.

Ей хотелось подбежать к нему, обнять и ободрить, как когда-то ободрял ее он. Но ее раны были так же глубоки, как у него, и хотя он не сумел предотвратить гибель сестры, имел полную возможность помешать мучителям Пиппы.

Она продолжала смотреть на него. Возможно ли простить такое? А если нет, способны ли они дать друг другу хоть какое-то утешение?

Так ничего и не решив, она соскользнула с топчана и на цыпочках направилась к нему. Он не обернулся: то ли не ощутив ее приближения, то ли намеренно.