Главной бедой человечества (и бедой наступившего времени) Маркофьев считал утрату идеалов и всеобщую разочарованность людей друг в друге.

— Там, в далекой России, — сказал он, — у меня был кот. Он ходил в золотом, специально для него изготовленном браслетике, а на шее у него красовалась специально для него изготовленная золотая цепочка… Три раза он убегал из дома. И три раза несознательные граждане снимали с него украшения, приходилось заказывать новые…

Он говорил о каком-то неведомом коте, а я вспоминал удивительную кошечку Долли. И ее хозяйку.

— Как там, в России? — спрашивал Маркофьев. И будто читал мои мысли. — Наверно, жить стало совсем невозможно? Я, во всяком случае, не выдерживал беспредела…

— И поэтому умер? То есть был убит? — догадался я.

Он печально ответил:

— Жизнь ничем хорошим не кончается.

Маркофьев поведал, что незадолго до собственной гибели открыл при больнице, в помещении бывшего морга, ресторан. Пациентам, которые напоследок, перед кончиной или в процессе выздоровления, хотели на всю катушку кутнуть, здесь предлагали изысканные блюда, для них играл оркестр, выступали артисты мюзик-холлов. Врачи, отработавшие ночную или дневную смены и мечтавшие расслабиться, имели право на получение скидок. Случайным залетным гурманам, приходившим навестить обреченных знакомых, вручали подарки.

— В летнюю духоту там было хорошо. Прохладно, — вспоминал Маркофьев. — От клиентов отбоя не было. Единственное, попахивало формалинчиком…

Ресторан, по его словам, приносил неплохую прибыль.

Была, правда, маленькая заковыка. Пока производили ремонт и даже в первые дни, когда уже начался приток посетителей, в помещении все еще лежало несколько тел — из разряда постоянных, про такие прозекторы говорят: "хранить вечно".

— Родственники отказывались их забирать, — рассказывал Маркофьев. — Хотели, чтобы я, поскольку богат и извлекаю из арендованного помещения доход, эти останки на свой счет захоронил. Но я, раз уж никто о бренных трупах не заботился, решил их мумифицировать. Сделать экспозицию. Заказал стеклянные саркофаги…

— Почему я выбрал морг? — продолжал Маркофьев. — Ну, во-первых, из-за невысокой арендной платы. Другие съемщики пугались с этим подземельем связываться. А я, во-вторых, стремился напомнить людям о бренности бытия. Вся наша жизнь, — вздохнул он, — течет параллельно возможной гибели. Лично я никогда не забываю: мог утонуть, когда был мальчиком, мог сломать шею, когда повзрослел и прыгал с балконов соблазненных женщин — если внезапно возвращались их мужья. Мог быть прикончен этими мужьями. Мог загнуться от коклюша и ветрянки. Мне на голову мог упасть кирпич. Тревога исчезновения постоянно маячила в моем мозгу.

Но он получил удар откуда и не ждал… Придя в маргинальный ресторан, Маркофьев, по обыкновению, с размахом, загулял, забыл обо всем на свете, от широты душевной стал предлагать присутствовавшим кремировать их за счет заведения и принялся рассылать за столики бутылки с поминальным шампанским…

— А сидели мрачнейшие типы… Они юмора и братского жеста просто не поняли. Решили: я издеваюсь… Шарахнули по кумполу бутылкой… С черной этикеткой Да, суровое, жесткое наступило время, — не переставал повторять он.

В полубессознательном состоянии его доставили домой.

— Окровавленный, я рухнул на пол, — вспоминал он. — Лаура вызвала врачей и милицию… Из милиции говорят: "Сейчас приедем с собаками".