Смотрю на детей в спортзале. Они бьют, атакуют, валяют дурака, смеются и ругаются.

— Не уверен, что у меня получится. Эта вылазка может продлиться дольше обычного.

Нора продолжает кивать:

— Ага. Ясно. Потому что здание перекошено, полно трещин и тупиков и там надо ходить очень осторожно, да?

— Да.

— Ясно. Уже изучил? — спрашивает она, указывая на конверт у меня в руках.

— Еще нет.

— Наверное, стоит все-таки прочитать бумаги, Перри. — Нора стучит ногой по полу, все ее тело дрожит от едва сдерживаемой злости. — Тебе же надо знать, какие у твоих подчиненных сильные и слабые стороны, ну и вообще. Например, у меня. Потому что я в команде.

— Что? — невыразительно переспрашиваю я.

— Что-что, что слышал. Россо сам меня вчера включил. Так ты знаешь мои сильные и слабые стороны? Ты не задумал ничего такого, что окажется для меня слишком сложным? Мне очень не хотелось бы подвергать опасности твою первую вылазку во главе группы.

Отрываю край конверта и начинаю просматривать имена.

— Джули тебе говорила, что она тоже записалась? Мои глаза скачут со страницы на страницу.

— Да-да, говнюк ты несчастный, или для тебя это проблема? — Ее голос дрожит, она вот-вот расплачется. — Или ты возражаешь?

Распахиваю двери и выбегаю на холодный утренний воздух. Птицы над головой. Безмозглые голуби, крикливые чайки, мухи, жуки, пожирающие дерьмо, — дар полета растрачен на самых бесполезных и бессмысленных тварей. Что, если бы он был мой? Эта безграничная, совершенная, невесомая свобода. Ни заборов, ни стен, ни границ; я летал бы где угодно — над океанами и континентами, над горами, и джунглями, и бескрайними равнинами, и где-то там, где-то далеко-далеко я нашел бы смысл.

Я тону в воспоминаниях Перри. Я глубоко в черной земле. Где-то высоко у меня над головой — сплетение корней и червей, перевернутое кладбище, где гробы вместо надгробий, а памятники, закопанные глубоко в небесную пустоту, прячут все имена и эпитафии, оставляя мне лишь гниль.

Чувствую шевеление в земле. Ко мне прорывается рука и хватает за плечо.

— Привет, мертвяк.

Мы в "боинге". Мои сувениры аккуратно разложены в стопочки. Проход устелен восточными коврами. Проигрыватель тихо мурлычет голосом Дина Мартина.

— Перри?

Он в кабине, в кресле пилота, руки на штурвале. Он в форме — белая рубашка заляпана кровью. Улыбается мне и указывает на иллюминаторы, где мимо пролетают слоистые облака.

— Мы приближаемся к высоте крейсерского полета. Можете отстегнуть ремни.

Медленными, осторожными движениями я встаю и захожу в кабину. Тревожно смотрю на него. Он ухмыляется. Провожу пальцем по знакомой пыли на приборах.

— Это ведь не твое воспоминание.

— Нет. Твое. Я хотел, чтобы тебе было спокойнее.

— Я сейчас стою на твоей могиле, да?

Он пожимает плечами:

— Наверное. В лучшем случае там мой пустой череп. Вы с друзьями почти все с собой унесли, помнишь?

Начинаю извиняться, но он закрывает глаза и отмахивается.

— Не надо. Это давно в прошлом. К тому же это не ты меня убил. Я сам себя убил — я, старый и мудрый. Ты, кажется, больше общаешься с другой моей версией — молодой, наивной и сочиняющей роман "Призраки против оборотней". Я бы сейчас предпочел не вспоминать, что умер.

Бросаю на него неуверенный взгляд.

— Ты гораздо веселее, чем в воспоминаниях.

— Тут другой масштаб.