— Первым вы увидите Флека, или Гаргантюа, которого все вы прекрасно знаете, если и не в лицо, то хотя бы наслышаны об их “подвигах”.

Я кивнул Роулинсу, стоявшему у стены рядом с выключателями, и он тут же погасил свет. Затем пробрался между полицейскими, расположившимися на принесенных сюда складных стульях, и теми, что сидели на полу, и опустился на свободный стул рядом со мной.

— Только бы обошлось без накладок, — сказал он. — Все-таки тесновато у нас здесь… наверное было бы лучше устроить просмотр внизу, в зале.

— Возможно, в следующий раз мы так и сделаем, Билл, — лагкомысленно отозвался я. — Наверное технический отдел и разведотдел тоже…

Тут раздался внезапный, громогласный рев. Это было очень похоже на… смех? Да, я взглянул на Роулинса, и увидел, что тот ржет во все горло.

Я обернулся на экран.

— Что так сме…

На экране был маленький мальчик. Ошибки быть не может.

Четырехлетний карапуз бежал по белому песочку пляжа в сторону камеры, неуклюже переставляя толстенькие ножки. В правой руке у него была зажата палочка с насаженной на неё маленькой вертушкой. Лопасти вертушки крутились в потоках воздуха, а мальчишка тем временем подбежал к камере, глупо улыбнулся и направил на неё палочку.

В это время какой-то шутник из зрителей выкрикнул:

— Бах! Бах!

В комнате было уже довольно шумно, и расслышать эту реплику мне удалось лишь каким-то чудом. Но я все-таки её услышал — и, разумеется, все остальные тоже.

Роулинс гоготал так, что даже сполз со стула. Теперь он сидел на полу, в изнеможении колотя ладонями по полу и издавая странные хрюкающие звуки.

Я протянул руку и выключил проектор.

— Хорошо…, — сказал я в темноте, произнося слово, которое я использую в своей речи довольно редко, и то лишь когда на него можно сделать особое ударение. — Хорошо…, — повторил я снова, собираясь продолжить лишь только после того, как в комнате установится относительная тишина — потому что на протяжении ещё какого-то время она могла быть лишь относительной.

— Друзья, — холодно сказал я. — Господа идиоты. Я просто забыл вам сказать, что несколько футов пленки со вставленной в камеру кассеты было отснято мною на днях, а уж остатки её пошли на фильм, который — если вы сможете взять себя в руки и досмотреть все до конца — несомненно, произведет на вас должное впечатление, как является наивысшим достижением в истории современной криминалистики. И, возможно, даже в истории Голливуда, столицы киноиндустрии всей страны.

Теперь это было уже откровенным перебором — как, наверное, и все сказанное мною раньше — но остановиться было выше моих сил. Я продолжал исходить словесным поносом, и кроме того, после всего, что я уже успел наговорить своим развеселым приятелям, отступать было некуда. Мои развеселые друзья… теперь им и в самом деле было очень весело.

— Ладно тебе, Шелл, — сказал Роулинс, вставая с пола и усаживаясь обратно на свой стул. — Давай досмотрим до конца. Может быть от основного фильма мы получим даже ещё больше удовольствия, чем от этого коротенького эпизода. Так давай же — только покороче…

Я снова поспешно включил проектор, не дожидаясь, пока мой момент триумфа обернется моментом полного провала. Допустим, я совершенно забыл, что снимал зачем-то чужого ребенка. Но уж должен был бы вспомнить о том, что потом ещё один или два раза включал камеру в Лагуна-Бич, когда мы с Тутси…

Боже мой! Тутси!

И в тот же миг я снова был оглушен дурацкими воплями, свистом и гиканьем. На экране уже появилась Тутси, танцующая перед объективом камеры на фоне пустынного пляжа.