Это был милый домик. Это было первое слово, пришедшее мне в голову. Милый. Конечно, на мой вкус, здесь было довольно мрачновато, но, в конце концов, не всем же нравятся яркие цвета. Мы прошли в гостиную — это отсюда она разглядывала меня в окно — и расположились в мягких креслах, покрытых накидками из грубой ткани коричневого цвета, а на подлокотники этих самых кресел были приколоты связанные крючком белые салфеточки, или как там ещё называются эти штучки, предохраняющие обивку от преждевременного изнашивания.

На полу лежал бежевый ковер, довольно мягкий, с длинным, густым ворсом. Из угла на нас смотрел огромный экран цветного телевизора, похожий на потухший глаз Циклопа. На стене висел вставленный в рамку под стекло кусочек материи, на котором было зелеными нитками было вышито: “Дом, отчий дом”. Я дважды прочитал надпись, желая быть до конца уверенным, что не ошибся.

— Насколько я понимаю, вам уже известно о смерти мистера Холстеда, — начал я.

— Да. Я молилась за него, но это так и не помогло. Я знала, что рано или поздно это все-таки произойдет.

— Вы знали о том, что его убьют?

— Я не это имела в виду. Я знала, что он закончит свою жизнь бесславно. Я ведь говорила ему. Можете не сомневаться, я его предупреждала. И не один раз.

Да уж, кто бы сомневался, подумал я. Еще с минуту или две мы беседовали о чем-то незначительном. Да, подтвердила она, они были женаты несколько лет. Четырнадцать с половиной лет. Развелись четыре года назад. Да, она сама подала на развод, и её просьба была удовлетворена. Но первые признаки надвигающейся беды стали ей заметны ещё задолго, очень задолго до того. Это было знамение. К нему подбирался сам сатана.

— Что? — переспросил я.

— Сатана.

— Сатана, а? Это который… Адам? Нет, что-то я напутал. То есть вы имеете в виду дьявола?

— Да его, нечистого.

В доме было гораздо прохладнее, чем показалось мне, когда я впервые вошел в него с улицы. Шторы на окнах были опущены — в комнате царил таинственный полумрак — и миссис Смеллоу разглядывала меня, она сидела, вперив в меня свой стеклянный взгляд.

— Я знала, — говорила она. — Я догадывалась, что происходит. Я предупреждала его. Клянусь, я его предупреждала.

— Гм.

Она замолчала. Но стеклянный взгляд был по-прежнему устремлен на меня. Я сделал какое-то осторожное замечание относительно развода, избегая спрашивать её напрямую о его причинах, но она сама завела об этом разговор без каких бы то ни было намеков с моей стороны. Как будто ей самой хотелось излить передо мной душу и рассказать обо вем.

— Он совершил самый отвратительный, самый гнусный, самый низкий поступок, который только может совершить мужчина.

— Вот как? Полагаю вы имеете в виду…, — я выжидающе замолчал. Простор для домыслов и фантазий огромный. Интересно, что именно она имела в виду?

И в следущее мгновение она удовлетворила мое любопытство.

— Он нарушил свой священный обет.

— Как?

— Сами знаете.

— Нет, не знаю. То есть, не уверен. Мало ли, что можно натворить. Мне так кажется. Разумеется, я не специалист по этим делам. Так откуда же мне знать?

— Но вы же мужчина!

— Что ж, спасибо на добром слове. Очень любезно с вашей стороны… Погодите-ка. Вы имеете в виду…

— Именно.

Мне показалось, что я понимаю, о чем идет речь. Или, по крайней мере, почти понимаю. Но зато теперь я не знал, как убедиться в справедливости своих предположений, как заставить её выразиться поточнее.

— А, наверное вы имеете в виду, что мистер Холстед, состоя в браке с вами, совершил этот самый… хм… отвратительный грех… — Это было очень непросто.