IV

ДИТЯ БУРИ

Лона Келвин принялась облачаться для выхода на улицу. Нижнее белье (два наименования), верхнее белье (два наименования) — и процедура была завершена. Лона подошла к окну своей комнатки и выглянула на улицу. Снегопад. Белые завихрения на черном фоне ночи. Как только снежинки касались земли, в дело вступали снегоуборочные машины, но воздушная стихия была им еще неподвластна. Пока.

Прогуляюсь-ка я по Пассажу, решила Лона. Потом лягу спать, и еще один день можно считать вычеркнутым.

Она накинула куртку и задрожала в предвкушении прогулки. Огляделась.

Стены комнаты были аккуратно оклеены фотографиями детей. Вряд ли там было сто фотографий, скорее, шестьдесят или семьдесят. Да и дети изображены не ее. Но какая, собственно, разница, шестьдесят фотографий или сто? Какая разница для такой матери, как Лона, ее ли это дети?

Они выглядели, как самые обыкновенные младенцы: округлые неоформившиеся лица, носы-пуговки, блестящие слюнявые губы, невидящие глазки. Крошечные, до боли совершенные глазки. Пухлые пальчики, невероятно чудесные ноготки. Мягкая кожа. Протянув ладонь, Лона коснулась ближайшей фотографии и представила, что гладит живого ребенка, мягкого, как бархат. Потом той же рукой она провела но собственному телу. Плоский живот. Крепкая грудь. Покрытое пушком лоно, которое, если подумать, дало миру сто детей, а если еще подумать, то не дало никого. Лона покачала головой; могло показаться, что она жалуется на судьбу, но ничего подобного: обида на судьбу давно прошла, оставив после себя только затверделый осадок беспорядочных мыслей и пустоту.

Лона вышла на улицу, за ней бесшумно затворилась дверь.

В считанные секунды кабина гравишахты доставила ее на землю. В узком пространстве между громадами зданий неистовствовал ветер; высоко над головой ночной мрак отступил под натиском искусственного блеска — светящиеся всеми цветами радуги шары бесшумно порхали туда-сюда. Между ними суматошно плясали снежинки. От мостовой шел пар. Здания вокруг струили потоки света. В Пассаж! Сказали Лоне ее ноги. В Пассаж! В снежную ночь! В тепло и свет!

Никто не узнавал ее. Просто одинокая девушка. Мышиного цвета волосы, тоненькая шея, покатые плечи, худощавое тело. Возраст? Лет семнадцать. Хотя, может быть, и четырнадцать. Никто ни о чем не спрашивает. Девушка-мышка. Тихоня.

Доктор Те Пинг Лин. Сан-Франциско, 1966:

«Мыши-самки породы черный агути С3Н/HeJ на стадии гормонально вызванной овуляции помещались в одну клетку с половозрелыми самцами породы белый агути BALB/c или СА1А (изначально A/Crg1/2). Через девять-двенадцать часов после предполагаемого спаривания яйцеклетки извлекались из яйцевода самок; оплодотворенные яйцеклетки определялись по наличию второго полярного тела или наблюдением протоядер».

Это был один из самых сложных экспериментов в практике доктора Те Пинг Лина. Даже в те времена микроинъекция живых клеток не была новым словом в биологической науке, но аналогичные опыты с клетками млекопитающих преследовали неудачи. Экспериментаторам не удавалось сохранить структурной или функциональной целостности яйцеклеток.

Никто не взял на себя труд сообщить Лоне Келвин:

«Яйцеклетки млекопитающих труднее поддаются микроманипуляциям из-за большой толщины Zona pellucidae и желточной мембраны, которые очень эластичны и оказывают сильное сопротивление проникновению микроинструмента, особенно до оплодотворения».

Как обычно, в вестибюле перед входом в Пассаж толпилось множество юнцов. Некоторые были с подружками. Лона застенчиво разглядывала их краешком глаза, медленно проходя мимо. На этот вестибюль власть зимы не распространялась, и девушки сбрасывали термоизолирующие накидки и гордо выставляли себя на обозрение.