Изменить размер шрифта - +
е. любят, болеют, а главное — умирают).

 

(1932 г.)

 

Аля: — Мама! Нимб — только вокруг святых и вокруг луны.

 

Плоха для мужчин — хороша для Бога. (Плоха, стара, негоднá и т. д. — хороша, молода, годнá и т. д.)

 

Я бы из одной гордости никогда не пошла в монастырь к сорока годам. Из одного — уважения — к Богу.

 

Испакостилась о мужчин — Бог очистит.

 

Магдалина, когда раскаялась, была хороша и молода. Когда мы говорим: Магдалина, мы видим ее рыжие волосы над молодыми слезами. Старость и плачет скупо.

 

Мария Магдалина принесла Христу в дар свою молодость, — женскую молодость, со всем что в ней бьющегося, льющегося, рвущегося.

 

Мария и Марфа сестры не лазаревы, а христовы. Заведомая отрешенность — жертвенность — бесстрастность сестер (Катя и Юлия Рейтлингер ). Одна варила, другая слушала. Мария + Марфа — одна идеальная сестра: абсолют сестры. Больше любить — женски любить. (Т. е. — меньше любить.)

 

(Неисчерпаемо!)

 

Я — то Дионисиево ухо (эхо) в Сиракузах, утысячеряющее каждый звук. Но, утверждаю, звук всегда есть. Только вам его простым ухом (как: простым глазом) не слыхать.

 

Пишу из комнаты (именно из, а не в!).

 

    ждали |

Как знали | и звали… как сладко веяли

Азалии, далии над Офелией

 

Как ткали и пряли ей ризы бальные

Азалии, далии и ветви миндальные

 

О, сладость — дай ее!

О, младость — дли ее!

Азалии, далии,

Азалии, лилии…

 

(Не пригодилось, ибо ни азалии, ни далии не пахнут, следовательно: не веют.)

 

            дело

Дитя — не в Гамлете!

 

В любви мы лишены главного: возможности рассказать (показать) другому, как мы от него страдаем.

 

Следствие: другой, которому мы еще можем рассказать, т. е — любовь к другому, т. е. опять: невозможность рассказать другому как мы от него страдаем.

 

Любовь: друг (тот кому можно) ставший другим (т. е. тем кому нельзя), т. е. чужим, т. е. врагом.

 

Невозможность — того или иного высказывания — есть уже начало страдания от другого, т. е. наша невозможность (рассказать другому что бы то ни было) наше страдание опережает: сначала: нельзя, потом: страдание, что нельзя: потом само страдание от другого. Сама невозможность уже есть страдание, хотя бы никакого страдания (которое невозможно рассказать) еще не было. «Если ты мне сделаешь больно, я даже не смогу тебе пожаловаться, значит — ты мне меньше и дальше другого» . Почему же «не смогу», а главное: откуда же «не смогу». Оттуда — откуда всё (знание). Знание наперед (в случае опыта — назад) невозможностей: своих и любви. Инстинкт оленя, рожденного преследуемым. Самозащита слабого, нет: заранее побитого. А почему (не смогу)? Да потому что ты мне тогда сделаешь еще больней — т. е. опять знание (наперед или назад) безжалостности, больше: порочности любви.

 

Итак: заведомая невозможность обнажить предполагаемую (NB! неизбежную) рану эту рану создает.

 

В момент писания мне всё ясно, будет ли мне всё так же ясно в момент читания?

 

(Правда поэтов — тропа зарастающая по следам. 1932 г.)

 

— Здесь что-то скрыто, надо ОТРЫТЬ. Мне — первой.

 

(Чтение поэтов)

 

Утрата друга и приобретение врага.

Быстрый переход