– О… а… Салли.

Почесав кобылу за ухом, я обратилась к ней сначала по-английски, а потом на языке Смон Тьанга, который лучше годился для разговоров с животными, будучи более вежливым и уважительным. Сначала она держалась отчужденно, но потом потеплела ко мне и готова была подружиться. Я попросила ее отвезти нас домой, потерлась щекой о морду, а затем взобралась к мистеру Лэмберту и взяла вожжи. До этого мне не случалось править коляской, но как только я перестала по-дурацки тыкаться коленями в пустоту, пытаясь руководить Салли, и сосредоточила все внимание на том, чтобы она чувствовала меня только через вожжи, дело сразу пошло на лад.

Наш путь лежал из леса по тропе, которая извивалась и поворачивала между густыми кустами боярышника.

Минут через десять мы поднялись на высокий холм, а потом снова спустились вниз. Мистер Лэмберт тяжело привалился ко мне. Внизу я увидела премилую деревушку с маленькими домиками под шиферными или соломенными крышами и церковкой с квадратной башней. Однако уже в самом начале спуска я заметила, что от него вправо отходит посыпанная гравием дорожка.

Салли свернула на эту тропу и бодро поскакала между кустарником и высокими серебристыми деревьями. Скоро они сменились низкой каменной стеной, за которой простирались зеленые поля. Слева показались два огромных столба. Салли прошла между ними, и вот мы уже ехали по гравию направо, в сторону от аллеи высоких старых деревьев, как я позднее узнала, вязов.

Передо мной, наконец, предстал "Приют кречета", и в то же мгновение над дорожкой стремительно пролетела голубовато-серая птица с белой полосой на хвосте. Это был кречет, хотя тогда я еще не знала, что птица называется именно так. Дом был выстроен из серого камня и кирпича, по фасаду от его центральной части отходили вперед два коротких крыла. Странно, но создавалось впечатление, что центральный пролет слегка изогнут, образуя часть круга. Это все, что я различила, бросив на него беглый взгляд, потому что внимание мое было поглощено другими вещами.

Салли хотела свернуть на дорожку, которая, вероятно, вела в конюшню, но я уговорила ее подъехать к портику и остановиться на каменных плитах. Должно быть, из окон видели, как мы приближались, потому что, как только мы остановились, растворилась большая передняя дверь, и по ступенькам вниз сбежала женщина. Юбка ее шелкового, цвета вина, платья шуршала и кружилась вокруг ног. Густо-рыжие, почти красные волосы были уложены в высокую прическу. Ей было под тридцать, а может, немного больше. Глаза, серо-зеленые и широко поставленные на красивом волевом лице, были полны беспокойства. Сзади нее появилась худощавая женщина постарше, одетая в темное платье.

Неподалеку от того места, где мы остановились, на клумбе работал садовник – рослый молодой человек, который прервал свои занятия и уставился на нас. Быстро повернувшись в его сторону, леди в красном платье пронзительно закричала:

– Хэддон! Сюда, живо! – а затем, повернувшись ко мне, спросила: – Что случилось?

Я не слезала с двуколки, продолжая поддерживать мистера Лэмберта.

– Я нашла его в лесу, мисс, – объяснила я. – Он наступил на змею, вот так, и не мог сдвинуться с места. Она его не укусила, но, по-моему, у него не все в порядке с сердцем.

– Папа! Папа, тебе очень плохо? – Она взяла его за руку, голос у нее был ласковый и теплый, словно она обращалась к ребенку.

Мистер Лэмберт вздохнул и открыл глаза.

– А, это ты, Элинор, дорогая. Такая глупость… я наступил на змею. А потом это дитя… она такая отважная, моя дорогая. Уверен, она спасла мне жизнь.

Леди пристально на меня глянула и сказала:

– Подождите, пожалуйста, здесь, – и, обратившись к молодому садовнику, приказала: – Давайте поможем мистеру Лэмберту спуститься, Хеддон.