— Спасибо, Михалыч!

— «Спасибо» в стакан не нальешь, — пробурчал уже окончательно сдавшийся Полуэктов. — Но учти, семь дней, не больше. Причем в счет отпуска.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 8

На душе было до паскудности скверно, словно кошки скребли. И даже не оттого скверно, что трясло, корежило и переворачивало внутренности неутоленное похмелье, нет. Скверно было от ощущения тоскливой неприкаянности и зыбкости в этом огромном, продуваемом всеми ветрами городе, куда он, испугавшийся до поносного состояния, что опять загремит на зону, сорвался по приказу Сохатого.

«Правда, деньги еще шевелятся, да хрен ли толку, — размышлял Семен, невольно ощупав подколотые к карману «тыщи». — Еще парочка-другая приличных загулов, которые до смертушки обожала Зинка — и все, сосите лапу…»

Зинка, его хабаровская прихехешка, у которой останавливался всякий раз, когда надо было повыгоднее толкануть икру или тот же балык горячего копчения, на свои кровные кормить его не будет. А от Сохатого ни ответа ни привета.

«И чего он, с-с-сука подколодная, тянет? — ярился Семен, подходя к кафе на дебаркадере, где у него иной раз принимали по договорной стоимости икру. — Торчи здесь, как вошь на гребешке, тогда как по реке самая рыба идет. А может, плюнуть на все да рвануть куда-нибудь, пока хабаровские менты не повязали?»

И это не было нытьем — положение действительно сложилось аховое, хуже не придумать.

Как и договаривались, он в первый же день, как только сошел с поезда и нарисовался у Зинки, дал знать Сохатому, где его Можно будет найти, и теперь ждал от того весточки. Надо было определиться, как же ему быть дальше. Кроме того, Сохатый обещался и деньжат подкинуть.

В кафе, хоть и час обеденный, народу было немного. Семен сел за пустой столик у окна, терпеливо дождался, когда подойдет официантка, заказал три кружки пива.

— Что кушать будем? — голосом, не терпящим возражений, спросила она. — Плов из свинины, шашлык по-карски, могу предложить свеженького балычка на закуску.

Чертыхнувшись невольно при упоминании о «свеженьком балычке», который сгорел под рухнувшим накатом землянки, Семен подумал было, что неплохо бы хоть разок за все время и горяченького похлебать, однако вовремя вспомнил, что с такими трясущимися руками не сможет и ложку по-человечески до рта донести, а потому произнес обреченно:

— Салатишко какой-нибудь и что-нибудь из мясного. Да, пожалуй, еще сто пятьдесят водки, — добавил он в квадратно-расплывшуюся спину официантки.

Теперь можно было более-менее спокойно подумать про дальнейшее свое житье-бытье. Главное, что его более всего донимало все это время, так это неизвестность и шаткость его жития в Хабаровске. Сохатый обещался выяснить, знают ли стожаровс-кие менты о его землянке, точнее говоря, знают ли они о том, что землянка эта с бутылями пропавшей икры и сотней тушек свежекопченой кеты принадлежат ему, Семену Кургузову? И если все тихо-спокойно, можно будет и в Стожары вернуться спустя какое-то время. Уж очень не хотелось срываться с родных мест, где он знал каждый перекат на реке, каждую седловину между сопок, каждую тропку в тайге, которая к тому же могла и накормить от пуза, и брагой напоить.

Вспоминая Стожары, без которых он и жизни своей не представлял, Семен не заметил, как откуда-то сбоку подплыла официантка, и только когда она с грохотом брякнула на стол вилку с ножом и тут же выставила три бутылки пива, он вздрогнул оторопело и отчего-то подумал, что этак можно «и до ручки дойти». И еще одно пришло на ум: «Надо бы завязать малость. Совсем, видать, крышу сносит…»

Когда официантка, не глядя на пивные бутылки, ловкими, профессиональными движениями сбросила с горлышек пробки, Семен, не дожидаясь закуски, трясущимися руками налил в фужер пива и тяжелыми, жадными глотками высушил его до дна.