Она кивнула гостю на стоящее подле окна кресло, приглашая садиться, достала из стола вскрытую пачку сигарет, протянула Грязнову.

— Что, неужто не курите? — удивилась Любовь Михайловна. — Обычно ваш брат оперативник или те же господа следователи… Впрочем, может, вы и правы. Тоже хочу отказаться от этой дряни, да все никак не получается.

Вячеслав Иванович кивнул сочувственно. Этой красивой когда-то женщине приходилось видеть столько смертей, причем порой самых нелепых, что здесь не только закуришь, но и запьешь по-черному.

— А что касается Кричевского, — глубоко затянувшись, произнесла Мезенцева, — так могу сказать одно: от смерти спасли. Ну а насчет того, что будет дальше…

Мезенцева задумалась, стряхнула пепел в керамическую плошку, которая заменяла ей пепельницу.

— Если спросите, с чего бы вдруг такая неуверенность, постараюсь объяснить. Видите ли, пулей задеты нервные окончания, назначение которых я не буду объяснять — слишком долго и непонятно, так что лечение предстоит длительное. И дай-то бог, чтобы все обошлось благополучно. По крайней мере, московские коллеги пообещали сделать все возможное.

— А невозможное?

— И невозможное тоже, — хмыкнула Мезенцева, по-своему расценив вопрос, видимо, настолько влиятельного и знаменитого в недалеком прошлом милицейского зубра, что даже сам начальник краевого управления внутренних дел самолично попросил «всячески содействовать товарищу Грязнову».

— Ну а говорить-то он скоро начнет?

— Не знаю, — призналась Мезенцева. — Делали все возможное, теперь вот за него примутся столичные светила. Кстати, — чисто по-женски спохватилась Мезенцева, — к Кричевскому мать прилетела. Днюет и ночует в его палате. Так что, если желаете, можете и с ней переговорить.

Вячеслав Иванович «желал». И первое, на что он обратил внимание, когда Мезенцева представила его невысокой миловидной брюнетке, это покрасневшие от бессонных ночей глаза, которые как бы жили своей обособленной жизнью.

— Кричевская Елена Борисовна, — бесцветным голосом произнесла она и, словно ища какой-то дополнительной поддержки, вскинула глаза на врача.

— Знаете что, — предложила Мезенцева, — располагайтесь в моем кабинете. А я пока больных обойду.

Когда она ушла, оставив на журнальном столике два стакана с чаем и кулем шоколадных конфет, Грязнов откашлялся, посмотрел на сгорбившуюся в кресле женщину. Несчастье с сыном надломило ее основательно, моментально состарив на десяток лет, и он невольно подумал о том, каково сейчас матери и жене Сергея Шаманина. Однако надо было как-то завязать разговор, и он произнес первое, что пришло в голову.

— Елена Борисовна, дорогая, я тоже москвич, не понаслышке знаю, что такое наши столичные светила, и могу вас заверить — Женя поднимется.

— Вы… вы настолько уверены? — с мольбой в глазах произнесла Кричевская, всматриваясь в лицо сидевшего перед ней человека, о котором, как ей рассказали еще в Москве, ходили легенды.

— Абсолютно! Кстати, Женя скоро поднимется на ноги, и ему понадобится одежда, к которой он привык. Это я по себе знаю, когда в госпитале с ранением лежал. А я как раз на днях возвращаюсь в Стожары и мог бы переслать в Москву его сумку с вещами, которая осталась в гостинице.

— Спасибо вам, спасибо, — мягко улыбнувшись, поблагодарила Кричевская.