И ну давай с меня повязку снимать присохшую. А потом в мясо тыкать палочками какими-то. В живого, между прочим, человека! Очень неприятное чувство, когда тебя за кости трогают.

— А кто это вас так профессионально обработал? — интересуется одна.

Раббит рядом стоит и гордится:

— Я чо, я ж проктолог…

— А я бы не сказала, — меланхолично отвечает другая, которая карточку заполняет.

Обработали они мне рану, уточнив перед этим — а пил ли я?

— Нет! — в один голос взревели мы с Кролом. Стекла в момент запотели, а врачихи поморщились.

— Это его гаубицей! — уточнил наш медик полевой.

Врачихи укоризненно посмотрели на него.

— Да я топор уронил нечаянно… — повинился я.

В рану запихали какую-то резинку. Начали заполнять журнал.

Это был первый и последний случай, когда я разобрал почерк врача.

Записи там были такие:

«Двадцать пятое апреля. Иванов. Москва. Огнестрельная рана живота».

«Двадцать шестое апреля. Петров. Проникающее ножевое ранение в грудную клетку».

«Второе мая. Измайлов. Киров. Рубленая рана топором».

А чо нам, вятским? Мы на полу сидим, не падаем и семеро топора не боимся. Не то что салабоны питерско-московские.

Да, еще вкололи чего-то.

Потом я спал еще сутки на базе, изображая рукой подводную лодку. Третьего же числа мы снова уехали в лес.

Молчаливая девка так с нами до отъезда и сидела, приставая ко всем, кто под губы подвернется. А мы что-то брезговали ею.

А палец? Да на месте палец, только ноет, собака такая, в сырую погоду, надкостницу тогда тоже задело. Но я привык, не замечаю уже.

— Врешь, — усомнился Лисицын.

— Врет, врет, — засмеялся Раббит. — Все не так было. Не южный Ямал, не топор, и не две беременные бабы.

— И ты не ты? — покосился в его сторону майор.

— Конечно. Я же не проктолог?

— Таки да… Ты больше по гинекологии специализируешься…

И майор Измайлов снова пошевелил угли в костре:

— Где там Прохор, интересно?

ГЛАВА 20

Макс снова повертел в руках медальончик. Кажется, что все дело в нем…

Унтершарфюрер был весьма подкован в вопросах германского оккультизма. Еще бы. Лекции про «Черное Солнце» в учебном лагере им читали лучшие преподаватели из «Анненербэ». Черное Солнце… Незримый центр Вселенной. Причина и начало бытия. Арийского бытия. Оно светит только избранным. Только нордическим народам. Его могут узреть только высокодуховные люди с помощью медитации и массажа щитовидной железы. Те же, кто увидит Черное Солнце, будучи негерманцем — станет безумным. А еще заставляли учить «Эдду» наизусть.

— Фарбаутр, бог молний, помоги мне! — шепнул Макс Фольксфатер, пристально глядя на медальон.

И…

И ничего не произошло.

Унтершарфюрер закрыл глаза, потер горло, слегка помассировав кадык. И на древнегерманском медленно произнес:

И опять — ничего. И тут Макса осенило. Нужна кровавая жертва. Иначе, он не вернется домой. Причем, не просто кровавая. А огненная. Иначе боги не внемлют.

Эсэсовец поднялся. Проверил магазин своего верного «МР». Отлично. Надел на левую руку асбестовую перчатку и, взявшись за ствол, медленно пошел вдоль обрывистого берега небольшой реки. Шел он недолго. Метров пятьсот, пока не вышел к небольшому поселку, состоявшему из двухэтажных деревянных бараков.

«То, что надо», — подумал унтершарфюрер Фольксфатер.