К вечеру – когда ужин закончен и квартира напоминает душный чулан, полный несвежих запахов и нежеланных гостей, – наступает момент, когда Тодду хочется одного: броситься из окна. Если бы ему хотя бы было с кем поговорить так, как он раньше разговаривал с Джоди. Но она теперь на это не согласится, а с друзьями он в основном напускает на себя браваду, да и все равно проводить с ними много времени ему теперь не разрешают. «Тодд, если тебе так хочется с ними увидеться, можете пообедать вместе».

Он скучает по тем временам, когда возвращался домой ночью и выгуливал у озера собаку, заботы дня рассеивались, и это помогало перейти ко сну. Глубокой ночью, когда город засыпал и утихал, Тодд шагал вдоль берега, один, на природе, слушал дыхание воды, как она фыркает и вздыхает, отдавался безграничной пустоте неба, ниспадающего бесчисленными складками до самого горизонта. В ясные ночи можно было разглядеть Большую Медведицу и Полярную звезду. Он мог найти Орион, Кассиопею, Пегаса и множество других созвездий, а если ночь выдавалась безлунная и темная, Тодд высматривал Млечный Путь. В детстве он мечтал о звездах, оказаться среди них, не в космическом корабле, а в свободном плавании, он бы плыл в самой их гуще на спине, а миллиарды и триллионы крошечных огоньков щекотали бы его кожу, потрескивая, словно прохладный огонь.

Столько приятных размышлений вытеснилось и почти забылось. Например, сейчас Тодд слышит абсолютную тишину, шипение – и ему вспоминается атмосферное давление. А в детстве он воображал, что все, абсолютно все, издает звук, и жалел, что он его не слышит. Осенью, когда листья начинали менять цвет, желтеющие и краснеющие звучали по-разному. Зимой – снег. Весной – набухающие почки. Плывущие облака. Мелкие птахи в напряженном полете, их же тени, несущиеся за ними по земле. Тодду нравится жить в гармонии с миром, таким, какой он есть, шагать по миру в такт с его музыкой. Настроившись, он может быть кем угодно и может добиться чего угодно. Некоторые называют это удачей.

Теперь уже нет особого смысла пить исключительно по вечерам, так что Тодд стал выискивать питейные заведения и в обед. Его последняя находка – спортбар в Хумбольдт-парке, это удаленная гавань, где поближе к барной стойке сидят старожилы, пьющие дешевое бочковое пиво, а в глубине играют в домино или в старенький бильярд. В этом заведении атмосфера сохранилась с восьмидесятых – судя по запаху. Особенно Тодду нравится здесь то, что сюда не зайдет никто из знакомых. Хозяин, пожилой испанец в мятой фетровой шляпе, с утра до вечера сидит на стуле возле кассового аппарата, а наливает и подает еду единственная официантка. Когда на прошлой неделе Тодд забрел сюда впервые, думал, что быстренько опрокинет стаканчик и уйдет, но как только он ее увидел, выбросил эту идею из головы. И теперь он ходит туда ежедневно, стабильно занимая столик возле музыкального автомата, спиной к стене, лицом в зал.

Сегодня он следит за каждым ее движением – незаметно, но с точностью Джи-Пи-Эс. В любой момент Тодд может точно назвать ее местоположение, маршрут, скорость движения, график остановок. Можно подумать, что она глухая и слепая – совсем не обращает на него внимания, но посылаемые ей сигналы для него все равно что церковный колокол, призывающий на богослужение.

Глядя на нее – худющая, с прямыми волосами и впалыми щеками, – он воображает себе голодного ребенка.