|
- Миколай Лексеич! А Миколай Лексеич! - звал он громко и строго. Старый пан, если был в эту минуту в спальне, подходил к окну. - Нажрался, пустяковая твоя душа? - гремел он из окна. Сашка поддергивал спадавшие портки, подмигивал, шельмовато улыбался. Улыбка вытанцовывалась у него наискось через все лицо: от прижмуренного левого глаза до розового шрама, стекавшего из правого угла рта. Поперечная была улыбка, но приятная. - Миколай Лексеич, ваше преподобие, я тебя зна-а-аю!.. - И Сашка, приплясывая, грозил торчмя поднятым, тонким и грязным пальцем. - Поди проспись, - примиряюще улыбался из окна пан, всей обкуренной пятерней закручивая нависшие усы. - Черт Сашку не ом-манет! - смеялся Сашка, подходя к палисаднику. - Миколай Лексеич, ты... как и я. Мы с тобой как рыба с водой. Рыба на дно, а мы... на гумно. Мы с тобой богатые, во!.. - Сашка, корячась, широко расплескивал руки. - Нас все знают, по всей Донской области. Мы... - голос Сашки становился печален и вкрадчив, - мы с тобой, ваше превосходительство, всем хороши, только вот носы у нас говенные! - Чем же? - любопытствовал пан, сизея от смеха и шевеля усами и подусниками. - Через водку, - отчеканивал Сашка, часто моргая и слизывая языком слюну, сползавшую по канальцу розового шрама. - Ты, Миколай Лексеич, не пей. А то вовзят пропадем мы с тобой! Проживем все дотла!.. - Поди вот, похмелись. Пан кидал в окно двугривенный. Сашка ловил на лету, прятал за подкладку картуза. - Ну, прощай, генерал, - вздыхал он, уходя. - А лошадей-то поил? - заранее улыбаясь, спрашивал пан. - Черт паршивый! Ать сукин сын! - багровея, орал Сашка ломким голосом. Гнев трепал его лихорадкой. - Сашка чтоб лошадей забыл напоить? А? Умру - и то приползу по цебарке кринишной дать, а он, ать, придумал!.. Тоже!.. Сашка уходил, облитый незаслуженной обидой, матерясь и грозя кулаками. Сходило ему все: и пьянка, и панибратское обращение с паном; оттого сходило, что был Сашка незаменимый конюх. Зиму и лето спал он в конюшне, в порожнем станке; никто лучше его не умел обращаться с лошадьми, был он и конюх и коновал: веснами в майском цветении рвал травы, выкапывал в степи, в суходолах и мокрых балках целебные корни. Высоко на стенках конюшни висели сушеные пучки разнолистной травы: яровик - от запала, змеиное око - от укуса гадюки, чернолист - от порчи ног, неприметная белая травка, растущая в левадах у корней верб, - от надрыва, и много других неведомых трав от разных лошадиных недугов и хвори. В конюшне, в станке, где спал Сашка, зиму и лето паутинной занавесью висел тонкий, липнущий к горлу аромат. На дощатой кровати лежало прикрытое попоной, сбитое камнем сено и весь провонявший конским потом Сашкин зипун. Пожитков, кроме зипуна и дубленого полушубка, у Сашки не было. Тихон, губатый, здоровенный и дурковатый казак, жил с Лукерьей, втихомолку беспричинно ревновал ее к Сашке. |
