|
Ильинична эти дни прихварывала. На водянисто-пухлом лице ее виднелись усталость и боль. Она лежала на высоко взбитой перине, привалясь спиной к подушке, поставленной торчмя. На туп знакомых ей шагов повернула голову, с давнишней, прижившейся на ее лице суровостью глянула на мужа, остановила взгляд на мокрых от дыханья завитках бороды, теснивших рот Прокофьевича, на слежалых, влитых в бороду влажных усах, двинула ноздрями, но от старика несло морозом, кислым душком овчины. "Тверезый ноне", - подумала и, довольная, положила на пухлый свой живот чулок со спицами и недовязанной пяткой. - Что ж порубка? - В четверг порешили. - Прокофьевич разгладил усы. - В четверг с утра, - повторил он, присаживаясь рядом с кроватью на сундук. - Ну, как? Не легшает все? На лицо Ильиничны тенью легла замкнутость. - Так же... Стреляет в суставы, ломит. - Говорил дуре, не лезь в воду осенью. Раз знаешь за собой беду - не рыпайся! - вскипел Прокофьевич, чертя по полу костылем широкие круги. - Аль мало баб? Будь они трижды прокляты, твои конопи: помочила, а теперя... Бож-же-жж мой, то-то... Эх! - Конопям тоже не пропадать. Баб не было: Гришак со своей пахал, Петро с Дарьей где-то ездили. Старик, дыша на сложенные ладони, нагнулся к кровати: - Наташка как? Ильинична оживилась, заговорила с заметной тревогой: - Что делать - не знаю. Надысь опять кричала. Вышла я на баз, гляжу - дверь амбарную расхлебенил кто-то. Сем-ка пойду притворю, думаю. Взошла, а она у просяного закрома стоит. Я к ней: "Чего ты, чего, касатка?" А она: "Голова что-то болит, маманя". Правды ить не добьешься. - Может, хворая? - Нет, пытала... Либо порчу напустили, либо с Гришкою чего... - Он к этой... случаем, не прибивается опять? - Что ты, дед! Что ты! - Ильинична испуганно всплеснула руками. - А Степан, аль глупой? Не примечала, нет. Старик посидел немного и вышел. Григорий в своей горнице подтачивал напилком крюки на нарезных снастях. Наталья смазывала их свиным растопленным жиром, аккуратно заворачивала каждый в отдельную тряпочку. Пантелей Прокофьевич, похрамывая мимо, пытливо глянул на Наталью. На пожелтевших щеках ее, как на осеннем листке, чахнул неяркий румянец. Она заметно исхудала за этот месяц, в глазах появилось что-то новое, жалкое. Старик остановился в дверях. "Эх, выхолил бабу!" - подумал, еще раз взглянув на склоненную над лавкой гладко причесанную голову Натальи. Григорий сидел у окна, дергая напилком, на лбу его черной спутанной челкой прыгали волосы. - Брось к чертовой матери!.. - багровея от приступившего бешенства, крикнул старик и сжал костыль, удерживая руку. Григорий вздрогнул, недоумевая поднял на отца глаза: - Хотел вот два конца сточить, батаня. - Брось, тебе велят! На порубку сбирайся! - Я зараз. - Притык в санях ни одной нету, а он - крючья, - уже спокойнее проговорил старик и, потоптавшись около дверей (как видно, еще что-то хотел сказать), вышел. |
