Предоставленная самой себе в четырнадцатилетнем возрасте, Мэри Хортон делила комнату с еще пятью девушками в общежитии Христианского союза женской молодежи и работала продавщицей в одном из магазинов Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она устроилась на работу в машинописное бюро «Констебл стил энд майнинг» и жила тогда так бедно, что каждый день носила одни и те же тщательно выстиранные и отглаженные юбку с блузкой и раз за разом штопала хлопчатобумажные чулки, покуда штопки не становилось больше, чем первоначальной ткани.

Через пять лет благодаря своей работоспособности, скромной сдержанности и незаурядному уму Мэри Хортон получила повышение и заняла должность личного секретаря Арчибальда Джонсона, финансового директора, но в течение первых десяти лет работы в компании она продолжала жить в общежитии, без конца штопать чулки и откладывать гораздо больше денег, чем тратила.

В возрасте двадцати пяти лет она обратилась к Арчи Джонсону за советом насчет выгодного вложения сбережений и к тридцати годам во много раз увеличила первоначальный капитал. Как следствие, в свои сорок три она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, населенном людьми среднего достатка; водила очень консервативный, но очень дорогой английский «бентли» с салоном, обтянутым натуральной кожей и отделанным натуральным ореховым деревом; имела в собственности коттедж на двадцатиакровом участке побережья к северу от Сиднея и заказывала костюмы у портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.

Мэри Хортон была вполне довольна собой и своей жизнью. Она наслаждалась приятными возможностями, какие дают только деньги, держалась особняком на работе и не имела иных друзей, кроме пяти тысяч книг на стенных стеллажах в своем кабинете да нескольких сотен виниловых дисков, преимущественно с записями Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду и убираться в доме, никогда не смотрела телевизор и не ходила в кино, никогда не хотела завести любовника и ни разу не вступала в интимную связь с мужчиной.

Выйдя на переднее крыльцо, Мэри Хортон несколько мгновений стояла на верхней ступеньке, щурясь от яркого солнца и оценивающе оглядывая свой сад. Траву надо срочно выкосить — где этот чертов мужик, которого она наняла стричь лужайку раз в две недели по четвергам? Он уже месяц не появлялся, и зеленый бархатистый ковер начинал приобретать неряшливый вид.

«Вот досада!» — подумала она, действительно не на шутку раздосадованная.

В воздухе ощущалась странная вибрация, почти звуковая: чуть слышное «бум-бум-бум», которое проникало до самых костей и говорило сведущему жителю Сиднейского побережья, что сегодня будет очень жаркий день, один из самых жарких за столетие. Два цветущих западноавстралийских эвкалипта по обеим сторонам от ворот слабо подрагивали поникшими серповидными голубыми листьями, горестно вздыхая в знак протеста против нещадного зноя, и японские хрущики деловито шуршали и пощелкивали среди обилия удушливых желтых цветов кассии. Два ряда роскошных кустов красного олеандра тянулись вдоль мощенной камнем дорожки, ведущей от передней двери к гаражу. Мэри Хортон плотно сжала губы и зашагала по ней.

А потом началась дуэль, яростная схватка, повторявшаяся каждое утро и каждый вечер лета. Когда Мэри Хортон поравнялась с первым цветущим кустом, он принялся визжать и вопить так пронзительно, так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова.

Бросив сумку, стянув перчатки, Мэри Хортон решительно прошагала к аккуратно свернутому кольцами зеленому садовому шлангу, выкрутила кран до упора и направила мощную струю на олеандры. По мере того как кусты насыщались живительной влагой, шум стихал, и под конец только одинокий бас-профундо, гудящий «кри-кри!», доносился из ближайшего к дому куста. Мэри мстительно погрозила ему кулаком.

— Я еще доберусь до тебя, старый пакостник, — процедила она сквозь зубы.